Марк изменился. Нет – он всё такой же. Такой же заботливый, такой же внимательный. Но что-то… в нём ушло вглубь. Она не могла понять, когда это произошло. После назначения? После переезда? Или ещё раньше, просто раньше он умел это прятать?

Он больше не делился мыслями. Только рассказывал про встречи, цифры, переговоры. А она сидела и слушала, кивая, ловя себя на том, что ждёт чего-то другого. Маленького. Настоящего. Того Марка, с которым они ночами говорили обо всём, кто мог внезапно обнять посреди фразы, или просто молчать с ней на полу в студии, перебирая её краски.

Она смотрела на кухню и пыталась представить: а если бы она жила здесь? Каждый день. Утром будила бы его раньше, готовила завтрак, спорила бы, где повесить свои иллюстрации. Она хотела этого. Но не знала, хочет ли он. И это – пугало. Потому что она не просила многого. Только знать, что у них всё так же. Что он всё ещё с ней. И что он – не там, за стеклом, а здесь, рядом. Она сделала глоток кофе. Горечь пронеслась по языку.

За спиной послышались шаги – сонные, тяжёлые. Марк появился в дверях, растрёпанный, прикрыв зевок.

– Уже встала? – Он усмехнулся, прошёл мимо и налил себе воды.

– Да. Не спалось, – она ответила и не обернулась. – Тут слишком тихо.

– Хочешь музыку включу? – он сказал это искренне, но не понял.

Не понял, что она говорила не о тишине.

Она лишь улыбнулась.

– Нет, не надо. Я привыкну.

Он подошёл, поцеловал её в висок, задержался на мгновение. Она не пошевелилась. Внутри неё росло странное ощущение, будто то, что раньше соединяло их, стало почти невидимым – хрупкой ниточкой, которую легко оборвать.

Но он всё ещё был рядом.

И она всё ещё верила – в них.

Так и прошло лето. Его дни начинались не с тревоги, а с тишины. Он заваривал чай в новой стеклянной кружке, ставил пластинку – Дженис Джоплин или Эрика Сати, в зависимости от настроения – и смотрел в окно. Город тянулся далеко, подёрнутый дымкой. Как будто это был другой мир. И Марк – другой человек.

В офисе его встречали по-другому. Слова, взгляды, интонации – всё стало аккуратнее, внимательнее. Те, кто раньше едва кивал, теперь спешили подойти, предложить идеи, ненавязчиво похвалить.

Он чувствовал власть – лёгкую, почти невесомую, но неоспоримую.

На планёрках Марк занимал центральное место за столом, внимательно слушая. Справа от него – Мила Сальвадор, искусствовед и колумнист, с шёлковым шарфом и тетрадью, в которую она записывала только от руки. Её тексты о забытых художниках и редких техниках оформления давно стали визитной карточкой раздела культуры.

– Мила, мне нужен материал про Люсьена Бланка. У него скоро ретроспектива в Риме, но никто не говорит о его темной стороне. Ты справишься?

– Я уже собираю архивные интервью, – спокойно отвечала она, глядя поверх очков. – Ты знаешь, я люблю монстров в шелке.

Слева от Марка – Юджин Мартелл, новый арт-директор, талантливый, раздражительный, с сигаретами, которые он прятал в чёрной коробке. У него была своя эстетика – яркая, но тревожная, с отсылками к символизму. Он видел кадры там, где другие видели только свет.

– Если ты мне дашь свободу, – сказал он однажды, – я сделаю обложку, которая будет сниться людям ночами.

В первый же вечер после планёрки редакция собралась в маленьком винном баре с кирпичными стенами. Это была их традиция – отмечать выход удачного номера. Марк держал бокал, слушал смех коллег, рассказы об абсурдных съёмках, сорванных дедлайнах, фотографах, которые исчезают в горах без связи. И в какой-то момент – засмеялся. Искренне. Легко.

Казалось, всё, что было до этого – боль, холод, одиночество – стало чем-то очень далёким. Как будто он – не тот самый Марк. А его новая версия. Более настоящая. Более свободная.