– Испросим божьей правды, княжич, – прохрипел Сван. – Нету видаков вины тобою на меня возложенной. И я её не признаю. Выходит, твоё слово против моего…

– Дела твои разом и за тебя, и за видаков говорят, – зло бросил Межамир. – Вина твоя не кричит, нет – вопиет о себе! Видели вечор и слышали все достаточно. А с татем ратиться я не стану. Вот с тем, кто усомниться в праведности суда нынешнего, с тем поспорю на мечах.

Тишина висела над лобным местом Нырищ – вязкая, злая, полная невысказанных сомнений, подавляемой яри.

– Ну? – княжич крутанулся на месте, озирая ряды кметей. – Кто желает быть очистником умыслам сим? Кто уверен в невиновности их? Кто не видел вчера устроенной ими бучи? Кто не узрел удара мечом по мне и ножа, прилетевшего в княжну? Кто смело назовёт это нечаянным совпадением и ответит за свои слова перед ликом Варуны?

Нестройное шевеление в рядах сулемских кметей всколыхнулось было да и угасло, так и не выродившись в протест. Сомнения терзали людей, обездвиживали, обескураживали…

– Братья! – крикнул Межамир. – Видели вы от меня хоть раз неправедный суд? Видели, чтобы казнил я дружинных своих даже за весомые проступки? Тех, с кем сражался бок о бок, тех, кто не задумываясь, как побратим мой, примет удар, назначенный мне? Рискну ли, братья, свершив сгоряча необдуманное деяние, потерять доверие ваше? Рискну ли после того пойти в бой с теми, кто сочтёт водима свого неключимым, неправедным? Вы ведаете ответ… Никогда я не посмею никого из вас осудить напрасно, но, напротив, лишь заступу во мне найдёте пред всеми, аки прежде!

Межамир помолчал, свесив голову. Кмети внимали ему в мёртвой тишине: сулемы хмуро, дубрежи равнодушно.

– Ведаете вы тако же, куда мы ныне идём и зачем. Что значит для нашей земли посуленный мир. Ведаете, что есть те, кому сей мир – костью поперёк горла. Потому я ждал удара. Я был готов к нему. Но не был готов к тому, что удар этот нанесут свои!

Он гневно сверкнул глазами на судимых, удобнее перехватил меч и в сверкнувшем пасмурным небом замахе отсёк голову Свану. Голова мягко шлёпнулась в весеннюю травку, засевая ея по широкой дуге рубиновыми каплями.

Дражко, не имавший сил подняться на ноги, стоящий пред княжичем на коленях, с усилием задрал подбородок, вытягивая шею.

– Руби, княжич, – просипел он, – авось, полегшает…

Я опустила глаза, уставившись на судорожно переплетённые пальцы рук. Услышала как свистнул меч, как ругнулась сквозь зубы стоящая рядом Держена.

Когда я снова решилась взглянуть на судилище, увидела спину Межамира, шагающего прочь, намеренно выбирающего путь там, где сулемов стояло погуще. Они молча расступались пред ним. Что думали они о происшедшем? Осуждали? Одобряли? Их хмурые лица были непроницаемы и тяжелы, словно камень.

Мы выступили в путь не медля, прямо от лобного места. А и чего время терять? Староста обещал позаботиться о телах казнённых, и у реки уже складывали погребальные костры.

Я взгромоздилась на свою гнедую, перехватила ватными пальцами поводья и уж совсем было собралась толкнуться пятками, когда почуяла, что на ноге повис кендарь живого веса.

– Княжна, княжна! – шептала бледная Белава, закинув вверх испуганное лицо. – Позволь мне домой ехать. Я всю-то ноченьку думала-винилась – коли не позволяешь сопроваживать тебя, надобно послушаться…

– Забздела? – усмехнулась я. – Али не говорила тебе сразу, ещё в Болони, что не на веселье собираюсь?..

– Верно, верно, правда твоя, Рысенька, правда твоя, – зачастила подружка, заглядывая мне в глаза. – Глупа была, каюсь. Прельстили-поманили дальние дали, невиданные земли, не соизмерила силушки своея.