– Нечего мацать, заразу часом занесёшь! Давай перевяжу…

– Что у меня там? Откуда?

Я наморщила лоб, вспоминая. Скрипнула дверь.

– А что с Держеной? Где она?

– Да туточки я! – отозвалась поляница, возникая над плечом моры. – Бегала посты проверяла под твоими окнами – бдят ли…

– Посты, значиться… – протянула я, чуя внутрях мерзкую холодную щекотку. – Ужо мне, бедунице…

Деланно бодрое лицо подруги помрачнело.

– Того, кто ножик-от в тебя метнул, так и не нашли. Межамир бесится, готов всю дружину вокруг светёлки твоей расставить. Да толку-то. Вои они к открытому бою привычные, не к игрищам этим Истоловым. Тати бьют исподтишка, да в темноте, да так, что концов опосля не сыщешь. Энтот-то сучий потрох – умелец, видать, каких поискать. Так измудрился, чтоб метнуть незаметно – из-под полы, да без замаха, дабы не углядел никто. Да и времечко выбрал удачное – так ужо все увлечены были представлением Свановым, вельбруда бы не углядели, что уж до мужичка скользкого…

– Кого не углядели? – удивилась я.

– Вельбруд, – почему-то смутилась Держена, – сие зверь есть диковинный в полуденных землях. Зело мохнат, огромен и норовист. А из спиняки евойной два мешка растут – в одное он воду запасает, в другий – харч. Оттого может цельный год не есть и не пить. Во как! Кощ один баял. Мы его нынешним студенцом в сражении взяли. Он не дубреж, наёмником сражался. Дивно выглядит – черняв глазами да волосом, кожей тёмен… Я за ранами его ходила, вот он мне побасенки-то всяки сказывал. Смешно так по-полянски изъяснялся,– смущённо улыбнулась поляница, просветлев грубыми чертами лика свого, – будто дитя малое слова коверкал. Не всегда и понять можно было. Говорил, возьму тебя, воительница храбрая, в жёны, славных воинов ты мне родишь…

– Ну, сие-то ты поняла, видать, – Держена шмыгнула носом, заозиралась по сторонам сердито. – Ну и где ж тот кощ? Чегой-то не припомню такого в Болони… – я протянула кружку Вежице.

– Допей! – буркнула та сердито. Я послушно залила в себя остатки.

– Так не довезли, – подруга махнула рукой, хохотнула как-то натужно, – помер в дороге-то.

… Выходит, ожог на шее, гулко дрожащий в стене нож у самого лица – это всё мне не приснилось. Это не обморочный морок, как явление Сунежи. Это явь. Кто-то, среди друзей, в родных Нырищах, метал мне нож в горло, дабы умерла я, захлёбываясь собственной кровью. Страшно? Пока нет. Потому, видать, что неуразумеваемо.

– Понеже он…

– Послушай, – поглощённая своими думами, я перебила Держену, – ведь можно же проследить путь ножа по тому, как он в стену вошёл, узнать с каковой стороны он прилетел, кто за столом в том месте сиживал…

Держена споткнулась на полуслове, поперхнулась воспоминаниями, из коих её так грубо выдернули. Наивно-блаженное выражение сползло с её лица, она нахмурилась.

– Так смотрели, а как же. Положили, что ножик не от столов пиршественных прилетел, а от перехода в поварню. Там и челядь, и кощи сновали, и кмети мимо ходили к выходу – кто до ветру, кто до девки, кто так, освежиться, мабуть…

Значит, вот она – та самая стрела в спину, о коей Межамир толковал… Быстренько же опасения его воплотились, и дня не прошло с разговора нашего. Кому же помешала никчёмная сулемская княжна, ставшая невестой угрицкого князя?..

– А бросок был куда как хорош – не иначе щур тебя уберег обмороком этим. Коли не начала б ты в миг тот роковой падать – попал бы ровнёхонько в цель. И не успела бы я, сторожица твоя, ничего предпринять. Эт я уж опосля тебя с лавки сдёрнула под себя, гаркнула, чтобы татя держали – не все ж и поняли сразу, что произошло. Межамир с сотником угрицким ныне там свирепствуют. Свана в поруб кинуть велели, да не аки буяна пьяного, аки пособника убийцы! И Дражко с ним, того, что подпевал дурню старому, княгиню пустословьем своим бесчестил. Пытать, видать, будут, дознаваться имени подельников. Кощей всех допрашивают, поварню вверх дном перевернули. Самой большухе нырищской и то недоверие высказали – слыханное ли дело? Кто ж из сулемов на гостей руку поднимет?