– Хорош трепаться, – буркнула Вежица от противоположной стены, устраиваясь на ночь. – Будя.. Спать пора. Иди, Зозуня, не нужна боле.

Тут только я заметила Белавину распутёху. Она сидела тихохонько в углу, забравшись с ногами на лавку, перебирала кисточки своей понёвы, представляя их в виде кукол, разговаривая за них полушёпотом и переставляя по замызганному холсту передника. Зозуня вскинулась, услышав распоряжение, соскользнула с лавки и закосолапила проворно к двери.

Я проводила её взглядом и тут же о ней забыла.

Держена, отстегнув меч, стала укладываться прямо на половике у моего ложа.

– Держена! – прошипела я. – Что творишь?

– Я сторожу тебя, княжна. Так положено, – она спокойно улеглась на бок, сжав в руке древко боевого топорика.

Вежица не стала гасить лучины. Мало ли что – вдруг тать проберётся? При свете-то распознать угрозу и обличье умысла всё ж сподручнее. Они горели, тихонько потрескивая, роняя шипящие угольки в корытца с водой. Я долго наблюдала их трепещущий свет сквозь закрытые веки…

– Держена! – позвала я.

– Ммм…

– Дивлюсь с тебя… Порою такая ты умудрённая, меня наивностью попрекаешь. А порой сама на веру принимаешь побасенки разны, словно дитя неразумное… Это ж надо было кощу тому чернявому поверить, сказкам евойным!

Держена молчала. Я уж решила, что не добудилась её, когда она проговорила тихо:

– Мнишь, не пошёл бы он в род мой… мужем моим?

– Да при чём здесь..? Ну, это само собой… Ты ж раны его врачевала, вот он и удерживал тебя при себе обещаньем-то, обадил… Но я не об этом. О вельбруде. С мешками на спине это он уж явно перегнул! Вот уж враль-то знатный! Один, значиться, для воды, другий для еды! – я фыркнула. – Ему бы гусли в зубы, да по Суломани бродить, басни честным землепашцам наговаривать – ни дня б голодным не сидел!

Держена не ответила. Я полежала какое-то время, раздумывая о странах неведомых, полуденных, потом свесилась с лавки:

– Держена! – позвала шёпотом. – Держена, спишь?

– Не таков он, не знала ты его, княжна, – раздалось глухо.

Ох, чегой-то не то я, видать, сболтнула. Не то, да не так. Неужто в сердце запал ей этот полонянник, умерший в дороге от ран? Ведь не рассказывала она мне про него никогда, а тут… Прорвалось потаённое, болезненное, да наткнулось на равнодушие моё, на недоверие…

Что же это? Совсем оглохла да ослепла душа моя? На что обидела посестру свою? Я отвернулась к стене тихонько, осторожно укладывая перевязанную шею. Одинокая слеза скатилась через переносицу в подушку. Жаль было себя. Жаль Держену.

Макона ласковая! Почто мучаешь меня? Впусти в мир своих сновидений, помоги забыть о боли и обидах, тех, что мне причинили, тех, что причинила я…

Заснула не вдруг – Вежица уж пару раз сменила прогоревшие лучины. Мне снился огромный мохнатый чудо-зверь с мешками вместо ушей. На спине его восседала Зозуня с черными глазами водяницы и, горланя похабные частушки, запускала в меня из пращи отравленные стрелы: «Повернись спиной, хвороба! – покрикивала она грозно. – Повернись спиной!»

* * *

На рассвете Варуна явил лик свой притихшим Нырищам. Обозрел происходящее на вечевой площади, зажмурился, закутался тучами серыми, заплакал мелкой моросью… Видно, не по нраву пришёлся ему, справедливому, суд княжий, коий по Правде сулемской вершон быть должен, под бдительным присмотром солнышка ясного.

Измученные, едва держащиеся на ногах, поелику допросы с пристрастием сил никому не прибавляют, стояли приневоленные перед Межамиром, повесив буйны головы, в холстяных неподпоясанных рубахах, босые – уже приговорённые. Крепкое кольцо наемников княжеских да угрицких мечников окружало судилище, оттесняло дружинных сулемов. Ибо те взирали на творимое бесчиние весьма недвусмысленно.