Нурби рассмеялся и ударил ладонью по столу.

– Договорились.

Прежде чем я успела придумать остроумный ответ, снаружи донеслись звуки суеты и крики. Не на шутку встревожившись, я вскочила со своего места. Что это? Неужели нападение?

Нурби тоже не сидел на месте. Взявшись за рукоять висящего на поясе кинжала, он устремился к выходу из комнаты. Я последовала за ним. И, едва выглянув во двор, застыла, будто оглушенная.

Увиденное ошеломило меня. Я увидела отца, пши Шертелуко, лежащего ничком на вытоптанной земле двора. Его черкеску покрыла пыль. Глаза закатились, а грудь будто бы и не вздымалась. Вокруг отца сновали слуги, напуганные и сбитые с толку. Как сквозь толщу воды до меня донеслось ржание отцовского коня из стойла.

Я хотела побежать к отцу, но тело не слушалось, я не могла сделать даже шага, я не могла дышать. Вместо меня около лежащего отца оказался Нурби. Он немедленно взял дело в свои руки, начал отдавать какие-то указания, которые слуги выполняли, пусть мой названый брат и не был их господином. Я едва слышала, что он говорил, смысл слов ускользал от меня. Все, что поглощало мое внимание – это бледное лицо отца. Я вспомнила его вчера на коне, такого энергичного и полного жизни. Этот образ лихого джигита в красной черкеске никак не вязался у меня с разворачивающимся перед моими глазами зрелищем. Как это могло произойти? Что вообще произошло?

– Гуащэ.

Как такое могло произойти? Как боги могли допустить это?

– Гуащэ? – на мои плечи легли чьи-то руки. С трудом обернувшись, я узнала Хуж. Старая служанка приобняла меня и повела в дом.

Только сейчас я поняла, что во дворе уже никого нет: слуги подхватили отца и унесли его в спальню.

– Что случилось? – едва слышно пробормотала я. Во рту пересохло, и язык едва ворочался.

– Нашему господину нездоровится. Пши Нурби уже послал за знахарем.

Я тупо кивнула, все еще не понимая, как происходящее могло быть реальностью, а не плохим сном.

Но это был не сон. Прибывший лекарь осмотрел отца и лишь тяжело покачал головой. Он отвел Нурби, как старшего из мужчин, в сторону и что-то быстро сказал ему, от чего лицо моего и без того побледневшего названого брата осунулось еще больше. Когда он вернулся к кровати, я подскочила на ноги и, вопреки всем правилам приличия, схватив Нурби за руку, прошептала:

– Что он сказал?

Нурби сжал зубы и какое-то время молча смотрел мне прямо в лицо. В его темных глазах я видела отражение своей боли.

– Он сделает все возможное, но… – Нурби сглотнул, – но надежды мало.

Глаза защипало от слез, а дыхание перехватило. Отпустив руку Нурби, я бегом вылетела на улицу. Солнце клонилось к закату, заливая двор розово-рыжим светом. Кто-то уже повесил у входа лемех. Не помня себя, я схватила лежащий рядом молоток и трижды ударила по куску металла34. Звон разлетелся по аулу, в котором вдруг стало необычно тихо. Молоток выпал из моей ослабевшей руки и с глухим стуком упал на землю. Обессиленная, я рухнула рядом и зарыдала, закрыв лицо руками. Этого просто не могло быть!

Я знала, что отец однажды покинет этот свет. Но он должен был уйти с честью, как подобает воину. Сразить перед смертью десятки врагов и геройски пасть в неравном бою. Или же, дожив до глубоких седин, передать свою мудрость потомком и уйти спокойно и тихо в окружении внуков. Он не мог просто потерять сознание во дворе нашего дома и умереть от бессмысленной и беспощадной болезни, которой даже не было названия. Этого просто не могло быть!

Когда я наконец смогла унять льющиеся непрерывным потоком слезы, солнце уже почти совсем зашло. Я поднялась на ноги и начала отряхивать запылившееся платье. Вдруг ворота двора отворились и внутрь повалили люди, в основном аульская молодежь и дети. Возглавляли их наш старый джэгуако и уже знакомый мне ажагафа.