– Что вы?… – начала было я, но старик прервал меня жестом руки.

– Нужно провести чапщ35, – отрезал он и двинулся внутрь дома.

И правда. Вечерело. Нельзя было оставлять больного один на один с темными силами. Больного. Дыхание снова перехватило и к глазам подступили слезы. Еще вчера я и подумать не могла, что однажды больным станет мой отец. А теперь для него уже проводили чапщ.

Сделав глубокий вдох и вспомнив все, чему меня учили, я натянула спокойное выражение лица, выпрямила спину и последовала за людьми в дом.

В комнате отца уже начался обряд. Кто-то заиграл на шичепшине, и все запели целительную песню. Я проскользнула вглубь комнаты, поближе к кровати отца, и села рядом с лекарем, который смешивал в ступке какие-то травы, и джэгуако, заправлявшим обрядом. Все песни были мне знакомы, я и сама не раз участвовала в таких обрядах для раненых и больных в ауле, и легко подхватила мелодию. Как ни странно, мне стало немного легче. Будто бы целебная сила музыки принесла облегчение и моей бьющейся в агонии душе.

Мы пели долго, возможно, несколько часов, а потом джэгуако объявил время игр, присутствующие разделились на две команды и принялись развлекаться, как и было положено. Я осталась сидеть на своем месте, мне было совсем не до веселья.

– Что же случилось с нашим драгоценным пши? – тихо спросил джэгуако у лекаря, который только что закончил вливать в рот отца отвар из смешанных им трав.

– Удар. Не стоило князю Шертелуко так молодиться в его возрасте, – вздохнул лекарь, тяжело глядя на отца. – Теперь его судьба в руках богов.

– Эх-хе-хе, – покачал головой старый джэгуако, – и ведь у Шертелуко даже нет сына.

– Возможно он и правда чем-то не угодил богам, – посетовал лекарь, бросив на отца тяжелый взгляд.

Я отрешенно слушала их разговор. Собравшаяся молодежь тем временем перешла к словесной игре, в которой девушка снова и снова отвергала юношу.

– Я превращусь в лань, и что ты, парень, со мною сделаешь? – подбоченившись, полупропела-полупроговорила одна из девчонок, на пару лет меня моложе.

– Эх, а вот будь у Шертелуко сын, он мог бы добыть для отца молоко белой лани, живущей в самых дальних горах, – задумчиво протянул джэгуако, – оно обладает целительной силой.

Джэгуако дал играющим знак остановиться, что было безоговорочно исполнено, и завел песню про волшебную лань, живущую в священной роще у подножия Ошхамахо, чье молоко способно исцелить любой недуг.

Я бросила взгляд на Нурби, неотрывно смотрящего на своего названого отца. Я знала, что Нурби любил Шертелуко как родного и пошел бы ради него на все. Но у Нурби был другой, настоящий отец, его земля и его люди. И долг перед ними был для него священен. Джэгуако бы прав, не было на свете того смелого юноши, который мог бы отправиться в опасное путешествие, чтобы достать для отца спасительное лекарство.

Я снова посмотрела на отца, его будто исхудавшее за один этот вечер лицо, бледные губы и едва поднимающуюся грудь, и с трудом сдержала слезы. И вдруг, будто ударом священной молнии Щыблэ36, меня осенило. Да, у пши Шертелуко не было сына. Но у него была дочь. Дочь, способная обскакать сыновей уорков и стреляющая из лука не хуже самого князя. Если некому было больше спасти отца, это сделаю я. Даже если ему это не понравится.

Тоска и боль, сковавшие меня в тот момент, когда я увидела отца лежащим на земле, вдруг отступили. В моем сердце загорелась решимость. Я не буду сидеть и бессильно ждать. Я возьму судьбу в свои руки. Я спасу отца. Во что бы то ни стало.

Когда в спальне вновь зашумели веселые игры, я тихонько выскользнула наружу. Выходя, я второпях споткнулась о порог отцовской спальни – к несчастью, так говорили – но я не предала этому значения. Я взяла висящую на крюке у входа тяжелую белую бурку и накинула на плечи. Сняла со стены лук и колчан отца и закинула их за спину. Я старалась действовать тихо и незаметно, хотя все в доме, кто не спал, участвовали в чапще.