И все же даже в тепле и относительном комфорте домика пастуха я спала беспокойно. Мой сон наполняли воспоминания об отце, о том, как он упал посреди двора, о том, как слабо поднималась его грудь во время чапща и о словах лекаря, что надежды нет. А еще то и дело мне виделось освещенное факелом лицо Нурби в момент, когда он застал меня, уезжающей со двора в ночь. Шок и боль в его глазах отдавались тоской в моей и без того истерзанной душе даже во сне. Я знала, что обрекла названого брата на бессонные ночи, полные тревоги за мою судьбу, на страх, что он потеряет не только отца, но и сестру.

Я проснулась перед самым рассветом, пожираемая чувством вины, стыдом и ощущением собственной глупости. Кто я такая, чтобы думать, что у меня получится найти молоко лани? Кто я такая, чтобы оставлять отца на смертном одре и скакать в горы? Стоит ли эта отчаянная надежда той боли, которую я причинила брату? И что будет с ними обоими, если эта глупая затея будет стоить мне жизни? Я пыталась прогнать эти мысли, но все же они продолжали роиться у меня в голове, как облако назойливых оводов вокруг коровы на водопое.

Я поднялась со своего места и вышла на улицу. Как раз начало светать, и здесь, наверху, было видно, как тонкая кромка солнечного диска показалась между пиками гор, окруженная пеленой розоватых облаков. Пахнущий горной свежестью ветер ударил мне в лицо, будто сдувая тревожные мысли в самые дальние уголки сознания. За моей спиной тихонько скрипнула дверь.

– Доброе утро, – приветствовал меня старый чабан.

– И вам, отец.

– Не хочешь остаться тут, дочка? Ты хорошо помогла мне. Моя жена давно умерла, а детей у меня нет. Ты могла бы быть мне дочерью, я бы позаботился о тебе.

Я обернулась на старика. В этот момент выглядел таким печальным и одиноким. Но я не могла выполнить его желание.

– Прости, отец, но долг велит мне отправляться к родственникам. Таково было желание моего отца, – мне было неловко врать человеку, принявшему меня в своем доме и разделившего со мной трапезу, но что мне оставалось.

– Что ж, да будет так. Я провожу тебя до места, где я пасу своих овец, но дальше тебе придется продолжить путь одной. Я бы поехал с тобой, но кто же приглядит за стадом.

– Я понимаю. Вы уже и так много для меня сделали, и я благодарна вам.

После завтрака мы покормили собак, оседлали и напоили коней, выгнали отару из загонов и двинулись в путь по бескрайнему изумрудно-зеленому лугу, сверкающему росой в лучах восходящего солнца. Чабан проводил меня до края плато, развлекая байками о своей удалой молодости и пересказом древних легенд об отважных нартах41.

Когда пришла пора прощаться, пастух снова посмотрел на меня из-под кустистых седых бровей и покачал головой, цокая языком.

– Мое сердце обливается кровью от того, что я отпускаю девушку одну в столь опасный путь, – сокрушался старик.

– Простите меня, отец, что я принесла смятение в вашу душу. Отец обучил меня, как постоять за себя, – я положила руку на рукоять висящего на поясе кинжала, – со мной все будет в порядке.

Пастух снова покачал головой и пробубнил себе под нос что-то о том, что боги отвернулись от нашего народа, раз женщины уже берут в руки оружие.

– Скажите, отец, как мне лучше отсюда добраться до долины у подножья Ошхамахо?

– Ох, доченька, это мне неведомо. Эта дорога приведет тебя в долину у черного водопада, а там ниже по реке стоит небольшой аул. Но дальнейший путь мне незнаком.

– Тогда я спрошу в том ауле, отец, – я поклонилась ему в седле, – благодарю вас за гостеприимство пусть ваша старость будет счастливой!

– Береги себя, доченька!