Когда дорога вновь пошла вверх по лесистому склону небольшой горы, конь, несмотря на мои понукания, пошел шагом, а вскоре и вовсе остановился на небольшой примыкающей к дороге поляне и тут же начал щипать свежую траву, не обращая внимания на мои попытки заставить его двигаться. Мне ничего не оставалось, как спешиться, уступив желанию животного отдохнуть. Стоило моим ногам коснуться земли, как груз всего произошедшего за прошедшие сутки навалился на меня смертельной усталостью. Я взяла коня под уздцы, отвела глубже в заросли, чтобы мы были не так заметны с дороги, и, найдя сухой уголок в корнях деревьев, накрылась буркой и уснула.

Казалось, я только прикрыла глаза, когда в лицо мне ткнулось что-то мягкое, горячее и влажное. Прямо у меня над ухом раздался громкий конский храп и мне в лицо полетели капли воды. Я открыла глаза, чтобы увидеть прямо перед собой морду рыжего коня. Он снова всхрапнул, обдавая меня своим дыханием, густо пахнущим травой, и ущипнул губами за нос, будто это был кусочек яблока на ладони. В носу защипало, и я громко чихнула, отводя лошадиную голову в сторону рукой, и огляделась. Судя по направлению и длине теней деревьев, я вовсе не моргнула, а проспала несколько часов, и день уже перевалил за полдень. Нужно было торопиться, чтобы успеть до темноты.

Стоило мне только подумать об этом, как вопрос, который я игнорировала с тех самых пор, как выскользнула из отцовской спальни, вновь всплыл в моем сознании. Успеть куда? Куда я вообще еду? В песне джэгуако говорилось, что волшебная лань живет в священной роще у подножья Ошхамахо. И, хотя двуглавую вершину было видно из любой точки наших земель, дорога к горе была мне незнакома. К тому же мне все еще нужно было где-то ночевать, но я не мужчина, чтобы просить ночлега в любом приличном доме. Одинокая женщина верхом вызовет подозрения и ненужные расспросы.

Вздохнув, я поднялась с земли, отряхнула дорожную одежду от мелких сухих листьев и пыли, и снова накинула на плечи бурку. Может быть, стоило переодеться мужчиной? Но кто бы мне поверил, такое срабатывает только в песнях джэгуако. Наверное, если я скажу, что еду к дальним родственникам, и что в моей семье не осталось мужчин, способных проводить меня, мне поверят, возможно, даже пожалеют. А, если кто-то замыслит недоброе, я смогу постоять за себя. Наверное.

Угнетаемая такими размышлениями, я выпила немного воды из фляги и повела коня обратно к дороге. Отступать было нельзя. На кону стояла жизнь отца, и я должна была спасти его, чего бы это мне ни стоило.

К вечеру вьющаяся змейкой вдоль склона дорога вывела меня на пологое плато на вершине. Здесь дул не по-летнему холодный ветер, лишь усилившийся к ночи. Небо заволокло облаками, и в слабеющем свете угасающего дня долина внизу казалась темной и невероятно далекой. Где-то там на берегу быстрой горной реки остался мой родной дом. Где-то там остались мой отец, мой названый брат. Осталась вся моя жизнь и все, что я знала до этого дня. Я остановила коня и долго смотрела вниз, пока ветер трепал мои давно уже развалившиеся косы. Сомнения в том, что я поступаю правильно, терзавшие меня всю дорогу наверх, лишь усилились теперь, когда все мое прошлое так очевидно тонуло во тьме наступающей ночи, а будущее оставалось все так же туманно и неопределенно.

Наконец, я повернула коня в сторону гор, сейчас полностью скрытых темными облаками, и мы двинулись вперед. Здесь на плато паслись стада овец, и вскоре я въехала в одно из них, как раз направляющееся на ночевку в кош37. Со всех сторон раздавалось блеяние, заглушающее любые другие звуки и даже шум ветра. Овцы упрямо шли навстречу моему коню, далеко не всегда уходя с пути, и мне приходилось прикрикивать на них, а порой и охаживать отцовской плетью, чтобы проложить себе путь сквозь стадо.