Излюбленным местом птичьих посиделок стали провода, протянутые вдоль садовой улицы, как раз напротив моего сада. Один раз, когда я подобрался к птичкам и уже изготовился к съёмке, на улице показались ещё какие-то люди, бредущие от электрички поливать свои экологически безупречные томаты. Такого нашествия посторонних птичьи нервы не выдержали, и пташки под лихорадочное щёлканье затвора моего аппарата начали дружно слетать с проволочного насеста. В суматохе некоторые птицы сумели сфотографироваться очень удачно, продемонстрировав характерный окрас, красоту и изящество полностью раскрытого оперения. Тогда-то я окончательно уверился в видовой принадлежности своих пернатых гостей. Это, несомненно, были коноплянки, хотя первоначально, по неопытности, я выбирал между ними и такой же красногрудой чечёткой.

Каждый приезд в сад начинался с одной и той же мизансцены. Меня встречали усеянные крошечными тельцами провода, похожие на нотный стан с записанной на нём и одновременно звучащей любимой мелодией коноплянок. Ангельские голоса напоминали пение облачённого в целомудренные белоснежные одежды женского хора в парижской базилике Сакре-Кёр на Монмартре во время моего первого тура в Европу. Молодые высокие голоса монашек, облагороженные идеальной акустикой храма, распахивали сердца слушателей навстречу благоговению и любви, как, собственно, и положено в храме.

Шла ежегодная летняя линька: пух на груди был взъерошен, красные пятна самцов побурели, поблёкли. Было видно, что линька достаточно неприятна: демонстрируя гибкость и подвижность суставов, птицы постоянно чесались, теребили клювом свою ставшую некомфортной одежду. И только обитатели моей барбарисовой чащи выглядели по-прежнему великолепно: и красная манишка самца, и кружевной вязаный палантин его подружки, казалось, совсем не пострадали от линьки. Алое великолепие на груди – это брачная гордость взрослого, полного любви самца. Для второй половины лета нарядная красная грудь – скорее исключение из правил. Моей парочке не избежать неприятной процедуры смены одежды, и дай им бог сил, чтобы справиться с этим испытанием перед лицом приближавшейся непогоды.

При моём приближении к стае обычно зачиналась беседа – звуки рассеивались в воздухе, услаждая своей спокойной приветливостью. На самом деле эта мирная мелодия, как я потом прочитал, служила сигналом тревоги: птицы решали, насколько опасны мои перемещения под проводами. Иногда мне позволялось приблизиться и, замерев, сделать несколько снимков, но чаще побеждала осторожность, и стайка перелетала на соседний пролёт проводов.

Молодёжь постепенно обретала лётные навыки, устраивая стремительные волнообразные облёты окрестностей. Как-то поздно вечером птицы разделились на две стайки штук по тридцать в каждой и устроили учебные полёты довольно низко над землёй, отчего все манёвры невеликих по размерам летунов были хорошо видны. Две эскадрильи летали легко, стремительно, компактно, выдерживая расстояние между «истребителями», пересекались курсами на поперечных направлениях, не сбиваясь и не перемешиваясь. Шоу длилось недолго, птицы растворились в теряющем свет небе. Такой скоординированный полёт птиц называется для русского слуха несколько потешно: мурмурация. Особенно интересно наблюдать это явление, когда в нём задействована большая стая. Границы птичьего облака чётко очерчены, форма изменяется неожиданно и эффектно.

Встречи с коноплянками продолжались весь тот замечательный год до глубокой осени. Один раз произошёл, на мой взгляд, показательный случай. Невдалеке появился медленно и невысоко летящий в нашу сторону небольшой длиннохвостый хищник. Привлекаемые собравшейся в стаю пернатой мелочью, где основной контингент в возрасте всего-то двух месяцев, эти парни всё чаще стали появляться над садовым массивом.