Наша жизнь в Голландии постепенно вошла в колею. Моя мать, сделав карьеру в КЛМ, проводила всё своё время на работе, с утра и до позднего вечера, поэтому отдала нас с сестрой в женскую гимназию, что, по её мнению, должно было предотвратить «проблемы с мальчиками». Оставалась ещё одна проблема: она не могла сидеть дома и ждать нас с готовым чаем и бутербродами, когда мы возвращались со школы. Поэтому о нас заботились домоправительницы и домработницы. Я помню одну такую домоправительницу – полячку, которую мы всячески изводили, поэтому однажды она, не выдержав, встретила нас по возвращении из гимназии ведром холодной воды. Но мы успели проскользнуть мимо неё, и вся вода досталась обоям…

При такой жизни, когда мы после выпускных экзаменов в гимназии начали самостоятельную жизнь, оказалось, что у нас почти не было опыта обхождения с юношами, мужчинами, кроме опыта чинных уроков танцев в школе Руби Дорани в Гааге. Я не знала ничего о мужчинах, и это стало для меня источником больших проблем в течение нескольких десятков лет. Можно было сказать, что образ отца, который так важен для растущей девочки, был в моём сознании затемнён образом раздающего пощёчины японца. Поэтому образ мужчины был для меня немного враждебным, и даже в зрелые годы я побаивалась мужчин с ярко выраженным эго, какими бы добрыми они ни были. Их энергию я чувствовала как угрозу; для меня это была своего рода физическая угроза, и так это остаётся даже сейчас. Исключением были случаи, когда мужчины могли ответить на мою потребность в отцовской любви и защите, но даже и это не приносило мне счастья, только множество полезных уроков… Так я постепенно узнавала саму себя.

В подростковом возрасте, на уроках танцев и тенниса, меня притягивали мальчики, которые излучали мягкость и дружелюбие. Я хорошо выглядела, и позже, в большинстве случаев, была в обществе мужчин, вследствие моей работы бухгалтера и администратора. Но слишком долго «держать марку» в этой ситуации я не могла, поскольку часто не понимала «мужских игр» в деловых отношениях. Свою работу я делала с большим рвением и удовольствием, и там мне не могли повредить. Но если кто-то затевал интригу против меня, из зависти, или потому, что я была женщина, то я, чаще всего, проигрывала. Моя заниженная самооценка «золушки из японского концлагеря» играла моим противникам на руку.

Другим последствием времени, проведённого в концлагере, и психических травм, которые мы все там получили, было то, что я легко прекращала свои дружеские и любовные связи. Несмотря на всю свою общественную деятельность, работу в клубах и разных комитетах, я искала, прежде всего, одиночества. Моему одиночеству обычно сопутствовало чувство того, что «наконец-то я могу отдохнуть и обдумать свою жизнь, исходя из своей собственной точки зрения».

Эта моя «точка зрения» до четырнадцати лет состояла из фантазий о маленьком народце, гномах и эльфах, жизнь которых я могла наблюдать в природе. Я могла также, обычно днём, лежа на кровати, попадать в состояние между сном и бодрствованием, которое, однако, не переходило в сон. Тогда я словно слышала разные истории и наблюдала приходящие ко мне образы, которые возникали как будто из глубин вселенной. Мой ум в таких состояниях был как белый экран кинотеатра, на котором я могла видеть вдохновляющие образы, может быть, из давно прошедших времен, и могла чувствовать их атмосферу.

Это одиночество, или погружённость в саму себя, часто превращались в мной же созданную тюрьму, где я пряталась от окружающего мира. Этот внутренний механизм я смогла увидеть лишь значительно позже. Он и до сих пор активен во мне, и я должна быть всегда начеку, чтобы не слишком уж отчуждаться от других, потому что последствия могут быть не очень приятными для меня… В сущности, я просто обожаю уют, а его не создать в одиночку… В подростковом возрасте я страдала от приступов страха, которые на семнадцатом году жизни и до восемнадцати стали просто подавляющими. Тогда мне пришлось научиться управляться с ними, чтобы выжить. Я обнаружила, что со страхом можно обращаться так, как будто это некое существо, с которым можно вести переговоры и договариваться, например, так: «сегодня ночью я хочу спать, так что уходи, а завтра можешь прийти снова…». Внутренне же я продолжала искать выход из повседневных забот и недоразумений. Теперь я могу сформулировать это так: земная жизнь является для каждого ежедневно повторяющимся процессом, как будто ты сидишь на карусели в нашем трёхмерном мире, но не просто так, а будучи прикованным к ней. В этой тюрьме ты, к тому же, связан со всем и вся чем-то вроде липких нитей. Если постараться и сбросить с себя эти липкие нити, тогда можно стать свободным и суметь снова увидеть безбрежное голубое небо. Это понимание дало мне большую легкость. Самое большое счастье, доступное нам, – это встретить человека, который живёт, исходя из этого безбрежного горизонта, и хочет с тобой общаться. Тогда можно начать осознавать великую свободу, которая заключена в нас, или, более точно, содержится под замком, и которую мы, к сожалению, так редко вспоминаем. Большая иллюзия земной жизни заключается в том, что мы не замечаем этого бесконечного повторения одних и тех же положительных и отрицательных переживаний. В сущности, Бога я искала уже тогда, в свои подростковые годы, и знала, что Он может меня освободить. Теперь, глядя на своё прошлое, я с удовлетворением констатирую, что атаки жизни не смогли меня до конца сломить: каждый раз я, как некий живучий сорняк, снова выпрямлялась, и, полная ожиданий, встречала новое приключение.