В казарме в Батавии мы пробыли 9 месяцев. Казарма принадлежала 9 батальону. Но даже и там «хай-хо парни», забираясь на большие деревья «варингин», росшие вокруг казармы, обстреливали нас, когда мы гуляли в саду или по плацу. Когда вокруг нас начинали свистеть пули, мы бежали что было мочи в казарму и прятались под кроватями.

В марте 1946 года мы получили место на переполненном репатриантами торговом корабле «Блумфонтейн»; во время плавания мы спали на деревянных полках, расположенных одна над другой. Мне запомнился переход через Суэцкий канал, вид пустыни очень впечатлил меня.

Четырьмя неделями позже наш корабль вошёл в Амстердамскую гавань. Когда он остановился, я сразу взбежала по лестнице на верхнюю палубу, чтобы послушать Вильхельмус – национальный гимн Нидерландов, который оркестр играл на набережной специально по случаю нашего прибытия. Однако я тут же вернулась вниз, потому что стоял невыносимый холод. Мы получили какие-то пальтишки во время стоянки в Аттаке, на берегу Суэцкого канала, но тёплой одеждой назвать их было нельзя.

Во время войны мы потеряли все, что имели: деньги, одежду, всякую собственность, остались только паспорта. На пару месяцев мы устроились в Гааге, у одной из сестёр моего отца, пока мать не нашла дом в районе Статенквартир. Во время войны это был «закрытый» район, и мы были первыми, кто, вместе с несколькими нашими родственниками из Ляйдена, сняли там дом и поселились в нем. Мы с сестрой пошли в начальную школу на Хорнбеекстраат, по соседству с нами. Первое, что купила моя мать, было фортепьяно, и мы с сестрой стали сразу брать уроки игры на нем. Это было, как сказала нам она, самое заветное желание нашего отца. Поэтому для нас это обучение игре на фортепьяно было серьёзным занятием, и мы впоследствии стали любителями довольно высокого уровня. Даже сейчас и я, и моя сестра даём концерты на рояле, одни и вместе с другими музыкантами. Вместе с матерью, которая прекрасно играла на скрипке, мы долгие годы давали домашние концерты: рояль и скрипка, иногда ещё и флейта.

Благодаря своим старым знакомым в КЛМ моя мать получила там работу, и довольно скоро заняла позицию признанного международного эксперта по финансам. Дома почти не говорили о войне, и совсем не говорили об отце. Позже я очень сожалела об этом, когда открыла для себя, что потусторонний мир существует, и что умершие не должны быть забыты. Но моя мать поставила под своим прошлым жирную черту и не хотела, или не могла больше о нем говорить. Она всегда проповедовала нам одну истину: как бы плохо ни было, дух всегда и всё превозможет. Эта истина была для меня источником силы, и постепенно стала моим девизом. Наша семья не была воцерковлённой, но мы были верующими, а для верующих этот девиз хорошо подходит.

Через пару лет начальной школы, мы с сестрой сдали вступительный экзамен в женскую гимназию на Стадхаудерслаан в Гааге. Директрисой гимназии была госпожа Принс, которая через несколько десятков лет сыграла важную роль в моей духовной жизни. Её мужем был младший брат суфия Хазрат Инайят Хана, а в 1985 году я познакомилась с Суфийским кругом в Гааге. Но об этом я расскажу подробнее позже.

Со времён японского концлагеря у меня остались странные, туманные воспоминания: как будто я встречалась с дружелюбным, статным мужчиной в тюрбане, который беседовал со мной и успокаивал. Я не знала, был ли это сон, или действительность, или, может быть, на границе сна и пробуждения, но в воспоминаниях это было реальным. Среди английских солдат, которые были посланы защищать наш лагерь от «хай-хо парней», был отряд гурка – специально обученных непальских солдат. Когда я увидела тюрбаны на их головах, я стала целыми днями искать среди них человека из моих воспоминаний, и осмотрела всех гурка, которых могла найти. Но этого доброго человека с тюрбаном среди них не было. Гурка выглядели намного более грубыми, и черты их лиц были совсем не похожи на его правильные черты. Позже я увидела его образ снова, когда в 1964 году познакомилась с теософией и узнала о Мастерах Мории и Кут Хуми.