У камина, в одном из кресел, сидела Мадам Роусон. На ней был длинный пеньюар из тяжелого темно-зеленого шелка, расшитый золотыми драконами, из-под которого виднелся край тонкой батистовой сорочки. Ее волосы цвета красного дерева были аккуратно уложены даже в этот поздний час, а на пальце сверкал неизменный рубин. Она держала в руке тонкий бокал с янтарной жидкостью – вероятно, бренди – и медленно подняла голову, когда Вивиан вошла.

На ее лице мелькнуло нескрываемое удивление, сменившееся острым, проницательным любопытством. Она отставила бокал и медленно, не отрываясь, окинула Вивиан взглядом с головы до ног, задерживаясь на ее бледном, испуганном лице, растрепанных волосах, смятом пальто. Ее карие глаза сузились, словно она пыталась прочесть всю историю по этим немым знакам. Во взгляде ее не было осуждения, скорее – трезвая, почти циничная оценка ситуации и, возможно, едва уловимая тень… беспокойства? Или просто профессионального интереса к неожиданной драме?

– Мисс Харпер? – наконец произнесла она своим низким, чуть хрипловатым голосом, в котором слышались нотки недоумения. – Какая неожиданность… Что привело вас ко мне в столь поздний час, да и вид у вас… прямо скажем, не для светского визита. Рассказывайте, что стряслось?

Прямой, без обиняков, вопрос Мадлен застал Вивиан врасплох, но одновременно и принес странное облегчение. Здесь, в этом кабинете, пропахшем дорогими духами и сигарами, в присутствии женщины, чья профессия исключала всякое лицемерие, можно было, наконец, сбросить маску светской сдержанности, которую она так упорно пыталась носить.

Она опустилась в предложенное ей глубокое кресло, обитое мягким бархатом цвета мха, чувствуя, как ноет каждая клеточка измученного тела. Мадам Роусон тем временем подошла к небольшому резному столику из палисандра, где стояли хрустальные графины и бокалы, и плеснула в два из них янтарную жидкость.

– Выпейте, мисс Харпер, – сказала она, протягивая Вивиан тяжелый бокал с бренди. Голос ее звучал ровно, но во внимательных карих глазах читалось нечто большее, чем простое любопытство. – Вам это сейчас не повредит. Нервы нужно успокоить. А теперь рассказывайте. Без утайки.

Вивиан сделала глоток. Обжигающее тепло медленно разлилось по телу, притупляя дрожь, но не страх. Она подняла глаза на Мадлен, сидевшую напротив в таком же кресле, – спокойную, внимательную, с легкой ироничной складкой у губ, словно она уже видела в своей жизни все и удивить ее было трудно.

– На меня… напали, Мадам, – прошептала Вивиан, голос предательски дрогнул, и она снова отпила бренди, чтобы смочить пересохшее горло. – Незадолго до того, как я приехала сюда. В переулке, недалеко от доков…

Она заставила себя говорить, слова выходили с трудом, обрывками, перемежаясь с судорожными вздохами, но она рассказывала все – о кэбе, который повез ее не туда, о ловушке в темном тупике, о высоком мужчине в плаще, о его холодных глазах, о безжалостных пальцах, сжимавших ее горло, выбивая воздух, о страшной, леденящей душу угрозе ее тетушке.

– Он сказал… чтобы я прекратила расследование… Забыла… иначе… иначе пострадает тетушка Агата… – Вивиан замолчала, чувствуя, как слезы снова подступают к глазам, но на этот раз это были слезы не только страха, но и бессильной ярости.

Она рассказала и о том, как, защищаясь, ударила нападавшего ножом – своим маленьким перламутровым ножом из портсигара, – и о том, как он, раненый, взревев от боли, едва не убил ее в ответ.

– А потом… раздался выстрел, – закончила она почти шепотом, глядя в пол. – Кто-то выстрелил из темноты. Нападавший… упал. А тот, кто стрелял… он исчез.