– Почему я должна вам верить? – Вивиан прищурилась.

– А вы и не должны.

Он произнес это так непринужденно, будто речь шла о погоде или выборе вина за ужином.

– Но согласитесь, иногда союзник лучше, чем враг.

В этот момент колеса кареты глухо заскрипели, и экипаж начал замедляться. Мужчина чуть подался вперед, не сводя с нее глаз.

– Я не предлагаю вам сделки, мисс… – он снова выдержал паузу, явно оставляя ей возможность назвать свое имя, но Вивиан не дрогнула.

Она не отводила взгляда, молчаливая и упрямая, явно давая понять, что не собирается играть по его правилам.

Он улыбнулся, как человек, который точно знал, что эта партия еще не закончена.

– …но я предлагаю вам возможность.

Дверца кареты распахнулась.

В лицо ударил поток холодного воздуха, принося с собой далекие звуки ночного города – стук копыт по булыжнику, приглушенный смех из проулков, едва уловимый аромат свежего хлеба откуда-то издалека.

– Вы свободны, – кивнул он в сторону улицы. – На этот раз.

Вивиан поколебалась, но затем решительно выбралась наружу.

Когда карета тронулась, ее пальцы сжались в кулак.

«Черт! Я ведь даже не узнала его имени… »

Вивиан неслышно повернула ключ в замке, стараясь не разбудить тишину Маунт-Вернон-стрит, нарушаемую лишь размеренным тиканьем часов в соседнем доме. Дубовая дверь с трудом поддалась, издав глухой протестующий скрип, и Вивиан, дрожа от холода, ступила в прихожую, куда вместе с ней ворвался пропитавшийся запахом угля и сырой земли холодный бостонский воздух. Фонари, бросавшие дрожащий свет на мостовую, казались сегодня особенно назойливыми, выставляя напоказ растрепанные волосы и подол платья, испачканный грязью. Платье пахло табаком дешевых сигарет и приторными, почти удушающими духами – тяжелый, типичный для борделя, аромат, который она только что покинула. Пряди каштановых волос, обычно аккуратно собранные в незатейливый пучок, выбились, словно непокорные бунтарки, обрамляя усталое лицо, тронутое легким румянцем азарта.

Дом тетушки Агаты встретил Вивиан мрачным безмолвием. Он дремал в ночном сумраке, пропитанном запахом лаванды и воска, словно старый аристократ, закутавшийся в покрытое пылью величие.

Тяжелый воздух, напитанный воспоминаниями, застоялся здесь, будто дом давно привык копить в себе секреты своих обитателей. Где-то вдалеке гулко тикали часы, чье размеренное дыхание было единственным живым звуком в этом царстве прошлого. В вестибюле, где пожелтевший портрет прадеда в мундире Союза следил за каждым ее шагом, тишина была густой, вязкой, как патока, и от каждого ее движения она, казалось, становилась еще плотнее. Камин в гостиной, украшенный резными грифонами, уже не пылал – лишь тлеющие угольки бросали дрожащие блики на лица в овальных золоченых рамах, которые были развешаны вдоль стен.

Вивиан, крадучись, словно провинившаяся кошка, ступила на ковер прихожей, стараясь не издать ни звука. Ночная сырость промочила ее ботинки насквозь, и каждый шаг отдавался предательским шуршанием, грозящим разбудить бдительное око тетушки Агаты. Она надеялась проскользнуть незамеченной, раствориться в полумраке верхних этажей, но тень на тяжелых, бархатных портьерах гостиной дрогнула, выдавая чье-то присутствие.

– Как трогательно, Вивиан, что ты все же вспомнила о существовании родного дома, – голос Агаты, резкий и сухой, как шелест осенних листьев, полоснул тишину. Он был пропитан презрением, тщательно скрытым под маской вежливого удивления – оружие, которое Агата оттачивала годами.

Вивиан замерла, словно загнанный зверь, почувствовав на себе острый взгляд тетушки. Агата восседала в вольтеровском кресле, подобно королеве на троне. Ее высокая, прямая спина выдавала железную волю, а тонкие, аристократичные пальцы сжимали край шерстяного пледа цвета слоновой кости. На пледе вышитая витиеватая монограмма «E.S.» – безмолвное напоминание о покойном муже, Эдвине, чью память Агата чтила с фанатичным упорством.