Кроме того, войны среди охотников и кочевников часто носили характер «ограниченного насилия». Как отмечает антрополог Кристофер Бун, в большинстве случаев целью боевых действий было не полное уничтожение врага, а захват скота, ценностей или женщин, и зачастую вождь, стремясь избежать излишнего кровопролития, ограничивал боевые столкновения в пространстве и во времени [Boehm, с. 211]. Это демонстрирует, что уже на ранних стадиях развития человеческих обществ война могла регулироваться негласными правилами и иметь вполне осмысленные границы.

Таким образом, охотничьи и кочевые войны не были бессмысленными вспышками агрессии. Это были тщательно вписанные в ритм жизни практики, в которых отражались как экзистенциальные потребности (выживание, защита), так и культурные ценности (доблесть, коллективная честь). Война в этих обществах выполняла не только функцию физического насилия, но и способствовала социальной и культурной консолидации, а также формировала принципы будущих военных традиций.

Когда человек вышел за пределы индивидуального или дуального насилия, возникла необходимость в скоординированной, коллективной форме ведения боевых действий. Именно с этим этапом эволюции войн связано формирование зачатков тактики, дисциплины и ролевого распределения внутри сообщества – то есть появления первых коллективных военных стратегий.

Археологические свидетельства показывают, что уже в эпоху верхнего палеолита (примерно 40 000–10 000 лет до н. э.) охотники и воины могли действовать в координированных группах, используя заранее подготовленные засады, отвлекающие манёвры и ритуализированные формы нападения. Например, на стоянке в Мастодонте Кларксвилль в Северной Америке найдены останки животных, погибших в ловушках, устроенных группами охотников. Это подтверждает, что подобные коллективные подходы к охоте могли быть адаптированы и к военному действию – ведь охота и война развивались параллельно, используя одни и те же когнитивные и социальные инструменты [Mithen, с. 94].

Собственно коллективная война требует нескольких базовых предпосылок: устойчивой социальной структуры; системы командования и подчинения; общей цели и символов, вокруг которых можно консолидировать участников; способности к абстрактному планированию и коммуникации.

В этнографических исследованиях современных охотничье-собирательских племён (например, янома́мо в Амазонии) можно наблюдать эти элементы на примитивном уровне. Яномамо устраивают рейды, в которых участвуют только мужчины, предварительно согласовав маршрут и способы отступления. Нападение обычно совершается на рассвете и предполагает скрытное приближение и внезапную атаку. Интересно, что успешный рейд не просто повышает статус воинов, но и укрепляет социальную сплочённость группы, поскольку процесс подготовки требует доверия и чёткого исполнения общей стратегии [Chagnon, с. 57–63].

К числу первых стратегических решений можно отнести ролевое разделение в ходе боевых действий: разведка, охрана лагеря, нападение, отступление, сопровождение трофеев. Такие действия наблюдаются у различных народов: например, у коренных американцев племени чероки или у папуасов Новой Гвинеи, где заранее распределялись роли между «идущими первыми» (наподобие ударного отряда) и теми, кто прикрывает отход [Ember, с. 118]. Это уже требует не только телесной ловкости, но и когнитивного мышления на уровне группы.

Эволюционные психологи подчеркивают, что такие стратегии были возможны благодаря развитию теории разума – способности индивида представлять, что чувствуют и думают другие члены группы. Именно это сделало возможным эффективное сотрудничество в боевых условиях. Как утверждает Ричард Уранем, коллективная агрессия могла быть важным катализатором когнитивной революции у Homo sapiens [Wrangham, с. 204].