Ночными огнями, речными волнами
И прошлым великим по праву гордись.
1997
Песня о загубленном гении
Расскажу я о парнишке,
Что умудренные книжки
Возлюбил, как свою родину и мать.
Сын профессора внебрачный —
Оттого-то, однозначно,
Осенила его свыше благодать.
Вундеркиндом слыл он с детства,
Получив талант в наследство,
И штудировал не покладая рук.
Любо-дорого собраться,
На него полюбоваться
Представителям естественных наук.
Получал большие баллы,
Разгрызая интегралы,
Ломоносову дал сто очков вперёд
И любую мог задачу
Сделать так или иначе,
Или, может быть, совсем наоборот.
Но однажды – что за дело?
Уравнение хотело,
Очевидно, заработать кренделей.
Он его и так, и этак —
Уж на что сметлив и меток!
Не чета ему какой-то Менделей.
Но беда приходит скопом —
Залился холодным потом
И занервничал, на стульях заскакал.
От такого напряженья
Три другие упражненья
Уложили его слёту наповал.
О, всевидящие боги!
О, родные педагоги!
Я ль родился для подобных неудач?
Дрожь в руках, глаза слезятся
И сливаются абзацы
С невозможностью решения задач.
Разозлившись до предела,
От бессилия взревел он,
Трёхэтажным покрывая интеграл,
Проклиная всё на свете,
В потемневшем кабинете
Все учебники на части разорвал.
И когда он отключился,
От учёбы отлучился,
Просто заперся в кладовке и курил.
И в густом дыму табачном
Положил он на задачи,
На Ньютона и Склодовскую-Кюри.
От такого горя запил —
Поначалу парой капель,
А потом опохмеляясь по утрам,
Мудрых книжек не читая
И спиртного не считая,
Покатился в бесконечный блуд и срам.
Скажут: как он в личном горе
Мог забыть о Пифагоре?
Но, товарищи, его ли в том вина?
Ведь не всё так чисто-гладко —
Затаилась опечатка,
Подвела полиграфия пацана.
1997
Дурная привычка
Дразнит стихия барашками скрип уключин
И надзирателей потусторонний крик.
Кожа лоснится испариной, сед и скрючен
В полные двадцать уже глубокий старик.
Обруч запястье жмёт, никуда не деться.
В воду б свободным дельфином – а в спину залп.
Слышно в пол-уха, как застонал по соседству
Новоприбывший в этот зрительный зал.
Тишь разлилась над морем, но рвут перепонки
В оба фальшборта удары глухих бичей.
Чей же ехидный смешок дребезжит в сторонке?
Нет никого за спиной – неизвестно чей.
Кливер в свободном паденье пугает чаек,
Отдых усталой галере, но не гребцам.
Так хочется верить, что этот удел случаен,
Что не дошёл до такой ситуации сам…
Воля ушла, и на палубу кортик брошен;
Труд невеликий – потуже связать ремешком
Меня, о котором думали как о хорошем
И о котором думают как о плохом.
С боя позорно взят, обезоружен,
К банке прикован навечно, как злобный пёс,
Чтоб утонуть со всеми в солёной луже
Или разбиться о близлежащий утёс.
Снова хребет полосуют двойные петли,
Руки в мозолях сжимают древо весла.
Виден ли остров на горизонте, нет ли —
Полный вперёд до команды, и все дела.
Шанс не исчерпан, главное – выждать время…
Но вновь незнакомец является, хохоча.
Я – капитан, и стою на мостике с теми,
Кто угощал партер черенком бича.
Дьявол морской усмехается: чаще, чаще!
Я за собой наблюдаю со стороны.
Флагману слава; гребцу от того не слаще,
Мы одинаковы, но далеко не равны.
Я – раб на своей галере, солдат неудачи,
Рыбам на корм, как раздастся последний вздох.
Так будь что будет, пусть неудачник плачет.
Выбор был сделан, выбор не так уж плох.
1997
В поле
В поле ветер, в горле ком.
Стонет колокол по ком?
В небе зарево ликует,
Земляника с молоком.
В поле воин – и один,
Сам батрак, сам господин,
Да душа навзрыд тоскует
О поре лихих годин.
В поле пусто, ни души.
Кто-то факел потушил
И идёт во тьме кромешной
По неведомой глуши.
Слева яма, справа ров,
Да и розочка ветров —
Не оружие, конечно,
Не спасительный покров.