Илья Игоревич хмуро восседает на высоком табурете, ожидая, что уведомления о его появлении в сети уже долетели до каждого, и несколько звонков, несомненно, сотрясут футляр его души посредством куска программированной пластмассы. Пока же иной жизни, кроме явления в светлый дом особого аромата, выбранного им, погружённого в пёстрый гардероб им же купленной одежды и источаемого светлокожим декольте при выкрашенных из чёрного в солнечное волосах, не пробудил мерцающий свет старого телефона.

– Долго будешь меня игнорировать, Илья? – с достоинством вопрошает юная дева, недавно ступившая в возраст падения гремящих цепей, сдерживающих молодую душу в попытках разнообразного познания.

На коленях Ильи Игоревича лежит разряженная винтовка, побывшая в ходу несколько дней назад, и сейчас он увлеченно в ней ковыряется масляными пальцами. Он по-прежнему пестрит камуфляжем, амбре и седой щетиной.

Она прибыла буквально только что, шумно припарковала его же автомобиль в его же дворе, открыла дверь своим ключом и впорхнула всем крупным телом на деревянные ступени, ведущие на второй этаж, где с тревогой дожидался её пришествия хозяин дома. По-хозяйски во всём и ко всему она высматривает его на высоком стуле, улыбается своим мыслям больше, чем ему, отщёлкивает каблуками пять шагов до оригинального кресла, отделанного волчьими шкурами с волчьими же головами в местах подлокотников, которое давно облюбовала и знает всей кожей на ощупь. Присаживается, по обыкновению начав синхронно почёсывать мёртвые волчьи головы между ушами.

Выглядит она людоедски прекрасно в леопардовой тугой юбке до пола, в белой блузе, впившейся в талию, с пуговичками оттуда до выреза, подпёртого декоративной шнуровкой (подобная шнуровка имеется и со спины, как помнится суровому охотнику, что и даёт замечательный эффект песочных часов), при белокурой уложенной голове и родинкетатуировке на пухлой щеке. Рукава с манжетами просторны, в нужных местах крепятся аккуратными запонками с весёлыми черепами. Тупоносые чёрные полусапожки придают ей лишнего росту, в них она выше барина на половину его головы.

– Сколько потребуется! – не глядя на неё, гневно отзывается глава поселения.

Голова его и без того полнится, словно мотыльками, думами в эту лукавую сторону. Илья Игоревич пытается сопротивляться, в силу природной суровости не веря, что, разменяв пятый десяток, он способен увлечься чемто, кроме рыбалки или охоты, но по причине давности подобных событий чувственная его иммунная система оребячилась и не справляется от слова «совсем». Он мало чем отличался от неопытного юноши, когда затеял неравные игрища на своей территории, чем позволил себе увязнуть в непростом уравнении из множества лиц, откуда сейчас не то чтобы не знает выхода, а, логично поглупев, влюбившись, в принципе вообще близоруко щурится, не разбирая людей и событий.

– И всё это время ты пил бы как помпа? – мягко подзуживают ленивые пухлые губы при глазах цвета серебра – хитрых и массивных для небольшого лица формы художественного сердца. – Пока не умер бы?

– Я – убиквист, – отвечает Илья Игоревич непонятно, чем одерживает крохотную победу на поле больших поражений, выразившуюся в задумчивой паузе с намёком подсказки. Но таковой не звучит.

Вместо этого звонко щёлкает винтовка.

– Думаю, это плохо, когда мы надолго ссоримся, – примирительно выпячиваются те же губы.

Выспрашивать про незнакомое слово она не стала, и это не было случайностью. Реализовать его маленький успех не удаётся, он почти сразу же кажется мнимым.

Они встречаютсятаки глазами: его – глубоко посаженные, тоже крупные, старческие в моменте по причине угнетённости души, и её – озорные, молодые и сочные на фоне светлых локонов, уложенных в градуированное каре с волнами при приоткрытой груди.