Место Роман Коробенков

Дети пристально смотрят на воду. Молча и сосредоточенно, без детских улыбок.

Река отчасти прорисовывается отражённой формой белых панельных квадратов. Не теряя ни цвета серой синевы, ни природной ряби. Обычно она другая, шустро стремится вперёд стройной гибкой статью. И тонкие голоса многократно обсуждают плот, который как встанет на реку, так унесёт их в новые невиданные местности навстречу приключениям. Лучшим, чем у Элли из «Волшебника Изумрудного города» или у Незнайки и его друзей. Но сегодня река вдруг обмерла, обернувшись прудом, нешироким, рябым на ветру, без левого и правого краёв, загнанным в рамки, внутри которых вода системно клубится в немом вопросе: кто же сковал её обычную удаль?

Дети ни разу не видели её такой, река всё время наблюдалась в движении. Безымянная, вплоть до названия, она стремилась всей своей благозвучной телесностью мимо мостка, замирая если только зимой, но и тогда была глубока, а значит, хотя и по самому дну под толщей льда, но продолжала истовый бег. В детском миниатюрном мирке, где деревянные перекладины ещё не скрипят под ногами, нарушение этой данности означает покушение на привычный ход вещей, тормозит их собственный бег и заставляет задуматься.

– А если сейчас назад потечёт? – предполагает Эсма, одна из двух, стоявших на мостке. – Пойдёт ли время тогда назад? – Её посмуглевшее за лето маленькое лицо лукаво щурится на утреннем солнце. – Станем ли мы обратно уменьшаться? – Пока она точно знает, что растёт, о чём убедительно сообщают карандашные отметки на дверной раме её маленькой комнаты. – Экой? – Потрёпанные сандалии упираются в бывалое дерево, хлопковое платье со смытым рисунком обнимает детские плечи и бьётся волнами об оцарапанные колени.

– Не знаю, – сомневается Экой, держа тонкие руки за спиной. – Я бы не хотел. Мне маме надо помогать, она очень ждёт, когда я вырасту.

Его ноги, обутые в облупленные коричневые ботинки, переминаются рядом. Серые шорты и футболка, сшитые из одного материала, обритая светлая голова, лицо с веснушчатой малостью черт и небольшие серые глаза при длинных ресницах.

– Чтобы понять, почему она встала, – резонно высказывается очень серьёзная Эсма, – нужно сходить или в начало реки, или в самый её конец. Или сплавать! Доделать плот и поплыть!

Русые волосы её обрамляют худое лицо, также спрыснутое краской мелких родинок. Зелёные глаза смотрят очень живо.

– Что скажешь? Ответ или в начале, или в конце.

Я точно это знаю…

Идея плота мерцает в задорном уме девчушки постоянно, но ближе всего к таковому статусу приблизилась снятая с петель синяя дверь из брошенной квартиры на первом этаже в доме №1, которая, однако, на воде имеет способность держать только одного из них, в случае обоих – непременно уходит под воду. И это не говоря о припасах, без которых любое приключение, по сути, несерьёзно, и том факторе, что дети непрестанно растут, обгоняя собственные придумки.

Дверь лежит на берегу уже больше месяца, ожидая новых находок, в тандеме с которыми, возможно, её плавучая функция приобретёт большую устойчивость.

– Легко сказать – «доделать»… – Экой осторожничает всегда, умеряя своим спокойствием авантюрный склад ума Эсмы. – Дверь тонет, бревна всего два, надувной матрас дырявый, даже если заклеить и соединить как-то всё, как ты хочешь, может всё это и не поплыть. Тем более теперь нужно грести, нужно весло…

На ум одномоментно приходит Виктор, местный дурачок, чьими усилиями дверь оказалась у реки. Именно Виктор способен без лишних вопросов провести прочие усовершенствования. Но оба молчат.

Мосток на тройку метров выдаётся в некогда шуструю реку. Он сложен из одинаковых дощечек, утерявших задорный цвет молодого дерева, но добротных ещё в своей серости. Нахмурившиеся дети стоят на самом краю маленького пирса, что прямолинейно тянется из плешивого холма, клочками тронутого чепуховой травкой.

***

На среднего роста круче тяготеет к облакам шестиэтажный дом типа хрущёвки панельной, безоконным торцом смотрящий на воду, а балконными выступами – в обе стороны, даря всем жильцам возможность честно вбок видеть пресловутую реку. Это тот самый дом №1 по одинокой тут улице Космонавтов, откуда снята и принесена деревянная дверь к воде, где, собственно, и проживают: на втором этаже – Экой, а на пятом – Эсма, и с ними ещё несколько десятков человек, но большей частью дом уже пустует. На запылённых, в прошлом белых, панелях отчётливо проступают цементные стыки, дом не старый, но выглядит жилым только благодаря вывешенной сушиться одежде.

Чуть поодаль от реки, в застарелых лесах темнеет дом №2, который возвели до пятого этажа, после чего строить, очевидно, передумали – даже не закончили крышу. А причиной всему – уже давнее онемение в своей производственной мощи здешнего завода. Дом №2 никогда не заселялся никем, кроме людей, случайно в него занесённых, и он же оказался любимым местом для игрищ Экоя и Эсмы – из-за его мрачноватой незаконченности и обширной неизвестности.

В доме же №1, где живут дети, часть дверей содержит наклейку «Охраняется МВД». Эти двери остаются целы и сейчас. Там же, где такой наклейки не оказалось, уже многократно побывали или соседи, или, что хуже, – неизвестно кто. У детей в головах мерцает невысказанное подозрение, что глянцевые наклейки на соседские двери, которые никогда не открываются, – приклеены их родителями, чтобы лестничная клетка выглядела прилично, тогда как этажом ниже или выше разорение присутствует за всеми четырьмя дверями. Но предполагается, что дети об этом не знают, так как не ходят на чужие этажи, что, само собой, не соответствует действительности.

Отделение МВД наличествует чуть поодаль, в одноэтажном приплюснутом здании, вмещающем с десяток кабинетов, и предполагает контроль за местностью вдоль реки и чуть вглубь, где медленно истлевают несколько заброшенных деревень и одно живое поселение. Половина кабинетов пустует, содержа в себе беспокойных мух, простую мебель и старые компьютеры в состоянии между летаргическим сном и полноценной комой.

Любое утро в череде просыпаний, осмыслений и настройки на текущий день напоминает игру на пианино маленького ребёнка, когда в хаосе случайных звуков проглядывает судорожный смысл попытки; чашка кофе добавляет ребёнку возраста, а вечерняя прелюдия вчера определяет сторону клавиатуры, на которой играет дитя сегодня.

Массивный советский протяжный рояль Ильи Игоревича в это утро играет своей самой правой частью свою самую тревожную музыку. Виной тому, несомненно, вечерние бдения главы поселения Новоспасское, сопряжённые с этюдами саморазрушения, опустошённые памятники которых высятся на кухонном столе в окружении уже подсохшей еды.

Утро набухает огненным шаром, будто апокалиптические откровения. Последним ложем в таком допущении оказывается тонкий ковёр деревянной усадьбы охотника средних лет; просыпается он, в чём заснул, в совестном рассвете утра через оконный крест прямо в бренное тело. Жестяная кружка в сенях с ледяной водой оказывается первым, до чего он может и желает дотянуться.

Далее увесистым шагом без признаков слабости Илья Игоревич возникает у окна, наблюдая, как тучи покрывают солнце и пылевидная морось мелко хлещет на уже привычную картинку собственного двора, запертую свежим забором. Внутри которого – сельский орнамент с новой баней, массивной деревянной статуей оленя, необточенными камнями выложенных дорожек, парой стволов худосочных берёз. С высоты второго этажа, исполненного так, что он мог быть и третьим, Илья Игоревич в состоянии заглянуть и за забор, где круто простирается обрыв, над которым высится дом сумрачного сейчас главы поселения.

Просторный пейзаж за обрывом невозможно не смаковать жадным взглядом. Далеко простирается панорама нетронутого человеком поля, тронутого при этом желтизной позднего августа, под низко висящим облачным небом. Дальним левым краем взгляд упирается в пушистый высокий лес, дальним же правым подбирается к быстрой реке, подле которой в самом возможном углу охотничьего зрения находятся две бездумные панельные шестиэтажки. Их наличие мнится странным и даже неуместным. При желании бетонных уродцев можно не различать, вглядываясь в будто нарисованную пастораль, что чаще Илья Игоревич и делает, радуясь усечённому горизонту из просторных окон своего нового дома, пялящегося деревянными крестами рам во все доступные стороны.

Сотовый телефон выключен, что видится хорошим знаком сквозь привитое чувство вины на фоне сплотившейся тишины, где не имеется тикающих часов, а далеко в цоколе шумит холодильник и ещё не появилось старческих всхлипов слишком новой доски.

Илья Игоревич могуче и с хрустом потягивается, рыская взглядом в поисках сигарет. Пробует припомнить, кто гулял с ним вчера вечером, но память туманится – дни не путает в их деталях, но точно не сообщает, с кем именно он вчера праздновал неведомый праздник, который из припоминающихся дней в принципе имел место быть. Это может означать только одно – состояние и увлечённый полёт нескольких дней его происходили в одну сторону.

Сигареты лежат на полу вместе с пепельницей, глава поселения дымно закуривает одной рукой, перемещаясь назад к окну, где давит в уличную плоскость беззвучную форточку, а второй – выжимает одну из кнопок старого телефона. Последний оживает в результате манипуляции, вспыхивает светом и пищит, захлёбываясь пучком нашедших наконец-то, где приземлиться, коротких сообщений.