Андрей Иванович, услышав, что хотел, идёт неспешно во двор соседнего дома с заколоченными окнами, с покосившейся прокисшей оградой, с ковром яблок в ковре глубокой травы под кривыми старыми яблонями, прогнувшимися от плодов, ещё висящих. Арифметически правильно цветут ромашка и одуванчики, равномерно проглядывая белыми и бледными цветами сквозь траву.

Он принёс с собой пару больших корзин, куда дети по команде начинают собирать яблоки с земли, выбирая те, что явно упали недавно.

Солнце спускается пониже, чтобы рассмотреть эту мирную картинку в непосредственной близости, даря августовское тепло, от которого время останавливается, и безмятежность в который раз закрадывается в душу Андрея Ивановича. Наблюдая, как детвора шумно копошится в высокой траве, гоняясь за жёлтыми кислыми сферами, он медленно идёт к кривоватой яблоне со следами побелки многолетней давности и основательно трясёт её, смахнув несколько десятков плодов на мягкое ложе и собственные плечи.

Андрей Иванович поднимает один плод, другой. На мгновение что-то щёлкает в мироздании вокруг, и жёлтые тела на несколько секунд обращаются в одноцветные мячи для тенниса. Андрей Иванович встряхивает головой, пытаясь понять, как так вышло, но в тот самый момент теннисные мячи превращаются назад в яблоки.

– Папа! – звонко пищит Эсма, кривясь от солнца, что пытливо вглядывается ей в наружность. – А почему яблоки падают? Почему не висят себе, чтоб срывать их с дерева?

– Червивые сбрасывают, – не задумываясь, отвечает отец, тряся дерево ещё раз пояростнее, чем обрушивает целый дождь из яблок.

– То есть все эти яблоки, что мы сейчас собираем, – червивые?! – восклицает Эсма, скривившись мелким личиком.

– Не все… – качает головой Андрей Иванович, включившись в яблочный сбор. – Некоторые. Яблоня и лишние сбрасывает тоже, которые точно уже не сможет прокормить. Оставляет те, что поменьше, чтобы они стали большими.

Дети поднимают лица в его сторону.

– Яблоня – она настолько умная? – дивится Экой. – Понимает, сколько яблок надо оставить, а сколько сбросить? Старые и червивые сама сбрасывает?

– Да, – подтверждает отец Эсмы, задумавшись об этом будто в первый раз. – Она очень умная, как, впрочем, и любое дерево. Долго живёт – много видит. – Сильные руки его ловко выцеживают из густой травы лучшие кругляки и осыпают в ближайшую корзину. – Поживёшь долго – тоже много увидишь…

– Так они же на месте стоят, – сомневается Экой, медленнее всех, но основательнее занимаясь общим делом. – Чего они с места видятто?

– Много видят, – утверждает Андрей Иванович. – Зато не отвлекаются, в постоянном наблюдении, потому и видят больше, чем любой суета, что стремглав по миру носится. Много бегают и ничего не видят такие, ни о чём не задумываются… – кривовато улыбаясь, косится взрослый на детей.

– Пап! – звонко не понимает намёка Эсма. – А червивыето нам зачем?

– Для наших целей годятся. – Андрей Иванович идёт к следующей яблоне, чтоб обрушить её лишние и червивые вниз. – Для нотки особенной, – тянет он последнее слово, смакуя.

Во двор, шумно сопя, заходит Егорович, уже без ружья, выложив дары дома и, вероятно, сняв пробу.

– Егорович! – переключается на него Андрей Иванович. – Как кальвадос?

– Весьма… – приязненно машет рукой Егорович, чьё лицо заметно размягчилось, а глубокие морщины обмелели.

– Ты только как вино его не пей, – советует добродушно полицейский, присмотревшись из травы к старику. – Надо не стаканами, а рюмками…

– Да уже понял… – опять машет рукой старожил, опершись о чёрный забор для надёжности.

– Скажи, дорогой, а ты чего избу не поменяешь? – Андрей Иванович снова погружается задумчивым взглядом в траву. – Тут получше твоей остались… Побольше, посветлей. Да тебе можно неделю в одной, неделю в другой… Ты тут сам себе барин! Живи, где хочешь… А?