– Да. Это же я тебе сказал.

– Пыф! – фыркает девушка ему в ответ. – Он сказал!.. Похожа-то – я…

Молчаливый Экой приходит к обеду домой около полудня. Мама уже собирает ему еду на небольшой кухоньке с клетчатой скатертью при столе, упёртом в стену, с вытертым в сплошное телесное полом, обоями с кофейными зёрнами и советским гарнитуром зелёного цвета при старенькой плите. На ней испаряется свежесваренным супом намытая кастрюля, отражающая 160 градусов комнаты, да бывалая сковорода со шкварчащими в её утробе самолепными котлетами.

Отца у Экоя не наблюдалось с самого его рождения. Точнее, появление сына он застал, но спустя полгода канул в неизвестность, со слов матери – ушёл на войну и высоковероятно когданибудь вернётся.

– А когда? – иногда спрашивал Экой.

– Когда все войны закончатся, сынок, – классически отвечала мама, теряясь карим взором.

Мальчик не помнил за малостью одного эпизода – отца не было уже полгода, но мать продолжала ждать его; в один момент тоскливого бессилия она произнесла, стоя над кроваткой:

– Экой ты… Даже отца удержать не смог!

Мальчик мал был ещё, чтобы понять двойную логику матери, более эту фразу мама ни разу не повторила, но называть стала сына Экоем вместо наречённого «Эдик», а за ней и все прочие малочисленные забыли настоящее имя.

– У тебя завтра день рождения, сынок, – говорит мама сегодня и сейчас, вымученно улыбаясь, как всегда во всю свою пригоршню мимических морщин, ставя перед ним ароматную тарелку. – Помнишь?

Само собой, он помнит, в его возрасте забывать подобное уже не моглось, такой день начинал ожидаться сразу после завершения предыдущего такого дня.

– Помню, мама, – скоро черпая красный суп в пушистую головку, отзывается Экой.

Ложка сметаны и кусок чёрного хлеба возводят трапезу в своеобразный детский абсолют, когда сравнений мало, а предпочтения из привычного уже есть.

– Скоро в школу… – напоминает в очередной раз мама, тревожась, как обычно, по любым изменениям в их упорядоченной жизни. Притом что костюм был опытно скроен и ладно сшит год назад, учебники приобретены недавно. Мать вообще умеет отменно управлять иглой, как дирижёрской палочкой, которой уверенно собирает большую часть заказов местности, отчего жить им всегда имелось на что, пусть и без роскоши.

– Да, – спокойно отвечает Экой, который понимает свою малую, но мальчиковость в этих стенах и нужду всегда быть уверенным, ведь мама всегда копирует его настроение, неосознанно, но метко.

– А слышал – вирус уже в Чите? – сообщает главную новость мама, любившая говорить с сыном, несмотря на односложность его ответов.

– Не слышал, – отвечает Экой специально, хотя слышал, но иногда маме необходимо было рассказать что-то ему. Он понимал и терпеливо слушал.

– На железной дороге у медсестры терапевта, которая обслуживает помощников и машинистов, нашли эту заразу… – Театральные паузы и маме не чужды. – Неделю как контакты порядка двести человек… вот… такова жизнь… География распространения в сутки – Хилок, Чита, Иркутск, Слюдянка, весь Транссиб… – фразой из телевизора вворачивает мама. – Если вдуматься – сущий кошмар… – Таких подробностей Экой не знал и поёжился. Про вирусы он знает немного, объяснить друг другу с Эсмой они не смогли, что это и как это, хотя и пробовали обсудить. – В райцентр поедем не скоро, туда в первую очередь занесут, уже занесли. Как страшно жить… Хорошо, я дома работаю, и ты далеко не бегай да поменьше общайся. В гости не ходи… По телевизору такие страсти кажут… – Вторым прибором, что наполнял собой комнаты, кроме швейной машинки с её юркой иглой, был неизменно мерцающий телевизор с новостным каналом и российскими сериалами, которые не всем казались топорными. – В Европе всех по домам посадили, всё закрыто, представь!