– Я же говорила тебе, глупенькая, что это вовсе не так. То, что у твоего окружения есть неотложные дела, которые побуждают их иногда оставлять тебя одну, не значит, что они не любят тебя. Поверь: они любят, иначе они не пришли бы. Если бы они не любили тебя, ты не жила бы на этом свете.

И в этих словах Джинни ей послышался надоевший уже тихий укор. Но сердце подсказывало ей, что она говорила глупости. Поэтому ей стоило молчать и не жаловаться: ведь Джинни не поняла бы… Она действительно слишком взрослая и слишком нудная порой – для своих лет. Мелиссе не верилось, что и она когда-то станет такой же сухой и правильной.

Но, как Джинни ни была бы переполнена взрослой мудростью, она была лучшей, единственной подругой Мелиссы. Оставить её светлый образ лишь в воспоминаниях было бы для Мелиссы равнозначно потере кусочка собственной души.

– Спокойной ночи, – шепнула она исчезающему призраку.

– Приятных снов, – прошелестел тихий голосок Джинни.

Крошечные блестящие звёздочки дождём посыпались на плотный ковёр у подоконника. Они были единственными свидетелями обыкновенного чуда, произошедшего с нею этой ночью. Выпрыгнув из кровати, Мелисса успела подхватить серебристые искорки в полёте. Мигнув ей тоненькими лучиками, они будто вздохнули и… растаяли. А ведь они единственные могли подтвердить любому, даже самому отъявленному скептику на свете, что этот разговор не был миражом.

– Спокойной ночи, родители, – шепнула Мелисса, снова забираясь в постель.

Желать того же дяде, пусть и мысленно, не было никакого желания. Хоть её пытались убедить в том, что он – хороший человек, верить в это у неё не было никакого желания. Мелисса зло стиснула зубами подушку. Неожиданно на неё накатило тихое умиротворение. Подняв её на своих тёплых спокойных волнах, оно закрыло ей глаза и, как нежный пух, обвилось сонным кольцом вокруг головы.

«Спокойной ночи», – твердил ей мир. И мир живых, и её старые друзья – призраки.

А где-то там, на другом конце тихого сонного Литтл-Мэя, Питер Эндерсон захлопнул узкое окно своей спальни и шепнул ей сквозь сотни разделяющих их метров:

– Спокойной ночи, Мелисса. Завтра будет новый день…

На некоторое время нам придётся покинуть Мелиссу и её друзей. Даже если это будет немного непривычно, мы всё-таки взглянем на жизнь других героев. Мы взглянем на семейство Эстелл… нет, не на дядю Мелиссы и не на его многочисленных кузин и кузенов с детьми. Мы посмотрим, как идут дела у престарелого Энтони и его молодой (относительно) подружки Джилл.

Мистер Эстелл-старший был полностью доволен собственной жизнью. Он никогда не менял своих решений, особенно если они принимались в пылу чувств и без достаточной доли времени, отведённой на размышления. Покидая смертельно больную жену с неуправляемым сыном-подростком, он решил, что никогда больше не встретится с ними вновь. С тех пор прошло восемнадцать лет; но угрызения совести ни разу не тронули его душу. Он был ослеплён своей новой любовью: стремительным говорливым ураганом по имени Джилл. Этот союз не был и не мог быть признан официально: никто в городе не посмел бы поставить заветный штамп в паспорте у этой пары, даже если бы она взяла в заложники дворец бракосочетаний. Весь Литтл-Мэй испытывал к отношениям Джилл и Энтони крайнюю неприязнь, смешанную с отвращением. Друзья, коллеги, родственники – все отвернулись от них. Энтони остался в одиночестве… но его это не пугало: пока с ним рука об руку шли достойная его гражданская супруга и их незаконнорождённая дочка, он не стеснялся безбоязненно встречать осуждающие взгляды окружающих. Его мог смущать только один факт: откровенное презрение, выказываемое его безвинной малышке. Её никто не желал признавать, даже её собственный сводный брат. Бертрам Эстелл и слышать не хотел о сестрёнке, отказываясь от соединяющего их родства. Несмотря на то, что с момента рождения Джоанны – а именно так и звали девочку – прошло уже немногим менее четырнадцати лет, он никак не мог примириться с её существованием. Этот факт – и только этот! – заставлял Энтони поддерживать связь с сыном. На протяжении долгих зим он пытался пробудить в Бертраме хотя бы эхо родственных чувств по отношению к своей внебрачной дочери. Сегодняшний день не стал исключением. Ещё только занималась заря, а Энтони уже стоял у распахнутого настежь двустворчатого окна с телефонной трубкой в иссохших пальцах. Слабые розоватые блики солнца играли на его морщинистом постаревшем лице. Наверное, к шестидесяти годам Бертрам будет выглядеть так же: просматривая старые фотографии: свои и сына – Энтони замечал их поразительную схожесть. Он не желал признавать свой преклонный возраст. Для самого себя он всё ещё оставался молодым привлекательным мужчиной во цвете лет, и Джилл Санчайз радостно подтверждала его тщеславные слова. Да, пусть его внешняя оболочка утратила былую красоту и силу, внутри он оставался прежним. Для него словно не существовало лет, как и внутри него не было совести. Энтони думал, что всё ещё имеет право общаться со своим сыном так, будто восемнадцать лет назад он не бросил его с его матерью. Его пальцы ни разу не дрогнули, когда он крепче сжал трубку и быстро набрал знакомый номер. Когда Регина ещё была жива, он старался не звонить домой. Ему было страшно (да, именно страшно!) услышать бесчувственный холодный голос жены и вспомнить те времена, в какие, казалось, у них ещё был впереди шанс обрести счастье…