Снаряды ложатся в цель, она ошарашена такой артподготовкой. Теперь я могу рассмотреть ее поближе. Среднего роста, стройная, ни грамма жира – совсем не на русский вкус. То ли она не любит пирожные, то ли у нее обмен веществ как у птички. Ничего в ее чертах лица нет такого: скулы средней высоты, нос средней орлиности, для глянцевой обложки она не готова, но вот этот рой веснушек, все еще алеющих после ошибки с surfboard…
– I’m sorry. – Опустив глаза, как идеальная маленькая гейша. – I don’t remember you and I was never in Miami.
Знаю, солнышко, знаю. Для советских дипломатов в США строгие запреты на передвижение, и кто же это отпустит рядовую секретаршу во Флориду?
– But I do know you, – настаиваю я. – Newport Beach, Rock Steady Club?
Она качает головой. Ее волосы уложены в скромную учительскую «корзинку», как будто ей за пятьдесят; она не совсем рыжая, но в волосах есть рыжинка, которая удачно сочетается с веснушками. Похоже, что боги любят тебя, Анечка, но когда тебя делали, то отвлеклись, как советская парикмахерша, которая одной рукой делает тебе укладку, а другой держит телефон, на котором матюкает своего загулявшего жениха.
Дальше в переводе, чтобы не затруднять.
– Пожалуйста, разрешите мне пройти. – Ее голос подрагивает. Еще бы.
– Но я же не могу просто так вас отпустить. – Я отодвигаюсь чуть-чуть, дать ей больше места, но только в нужном направлении, подальше от Икролеса. – Вы девушка моей мечты, я не могу жить без вас, я не успокоюсь, пока вы не станете моей.
– Что вы такое говорите. Вы крейзи. С ума сошли. Я сейчас позову…
Пауза, в течение которой она убеждается, что звать кого-то себе дороже.
– Дайте я пройду.
– Я пройду с вами вместе.
Все это время я улыбаюсь. Со стороны покажется, что мы ведем светский разговор, делимся сплетнями о последнем сезоне в Марианских Лазнях. Она не устроит сцену. Если устроит, то ее боссы ее же и обвинят: «Что ты такое сделала или сказала, чтобы привлечь внимание этого маньяка?»
– У меня и в мыслях нет ничего не приличного, Анечка, я знаю, что вы приличная девушка, но я немножко экстрасенс, я видел вас во сне, и в этом сне мы были вместе.
При слове «экстрасенс» ее как холодной водой. Под покровом социалистической догмы русские верят в любые приметы; потряси любую комсоргшу – и из нее выйдет все: сглазы, обереги, заговоры, приговоры…
– Вы здесь уже четыре… да нет, три месяца…
Есть.
– Вы из Москвы…
Есть.
– Друзей у вас нет, таких, чтобы потом не надо было отчет писать, от вас же не убудет пойти невинно пригубить чашечку кофе с молодым человеком с достойной репутацией и поболтать о pa-la-shit-elny he-roii в «Войне и мире»?
Я разделываю несчастную русскую фонетику, как барашка на шашлык, по сравнению со мной JC звучит, как Левитан… я даже начинаю потеть, и что может быть более аутентично, чем иностранец, карабкающийся по долинам и по взгорьям приставок и окончаний этого скалистого русского языка?
– Вы говорите по-русски???
– Ошень плохой, и я очень стес-с-сняусь говорить, потому что ошень плохой, но я бы хотел пратиковать с вами, если можно. Анечка, мой жизн такой скучный, мой работ такой скучный-скучный…
– А что вы делаете?
– Я весь день сижу в офисе, перевожу всякие дурацкие тексты для государство. Вы не поверите, как это скушно, и я даже не могу ни с кем поделиться, потому что я подписал двадцать пять форм о неразглашении, но это так скушно, я кричу по ночам…
Нет, Анечка не профессионал. Она совершенно запуталась и не скрывает этого, но этот бред должен осесть в какой-нибудь подкорке, в папке «Разное», и в нужный момент может быть задействован.