– Есть отдать!.. За кормой чисто! – докладываю через минуту.

Под палубой оживает главный двигатель. Мощный винт взбаломучивает маслянистую воду. «Антарес» не спеша описывает циркуляцию, нацеливается форштевнем на выход из Золотого Рога. Лера еще стоит на причале. Почему-то на ум наплывает что-то из Блока:

У нас не за окном – за иллюминаторами. И не осужденные мы, а добровольцы. А в остальном, возможно, есть сходство…

«Антарес» отваливает от причала, дает три прощальных гудка. Я поднимаюсь на мостик. Мимо проплывает отороченный трубами и постройками берег, мачты судов, стоящих у причалов торгового порта, огромный куб плавучего дока с надписями аршинными буквами – SLOW SPEED, ANCHORAGE PROHIBITED2.

На рейде, в проливе Босфор-Восточный, усталые лайнеры, покрывшие тысячемильные расстояния, терпеливо стоят на якорях, ждут очереди к причалу. Лоцман сходит на катер. Солнце как раз кидает последний луч из-за скалистого мыса полуострова Эгершельд. Иллюминаторы на катере вспыхивают, как зеркала. Суча за кормой жёванную пряжу кильватерной струи, лоцманский катер направляется обратно в Золотой Рог, к берегу, где муравьиной горой высится зажигающий огни город, где осталась беременная жена, которой ты так и не сумел сказать что-то самое главное…

Миновав камень-остров Скрыплев с пестрым маяком на макушке, «Антарес» выходит в открытое море. Впрочем, это ещё только залив Петра Великого. Японское море расстилается дальше, впереди, за островом Аскольд; густо, как школьная тетрадь, оно разлинованное строчками равномерной зыби. Дальше, за горизонтом – Япония. За ней – океан, как толстая общая тетрадь для дневника-исповеди. На этих страницах, расчерченных природой, нам и предстоит расписаться чернилами своих душ.

Внешний рейд Находки – залив Америка. Пестрота японских, канадских, панамских флагов. Из-за Сигнального мыса – кудрявой сопочки, прозванной Сопкой Влюбленныx – словно ткацкий челнок, выныривает бойкий белоснежный катерок с надписью вдоль борта “PILOT”, разматывает толстую нитку розовой кильватерной струи. Солнце всходит за горами, опоясавших рейд. Ослепительная радужная кайма на востоке слезит глаза, резко очерчивая застывшую зыбь каменного моря. Синими пирамидами Хеопса взрываются сопки Брат и Сестра. Бардово-малиновые тучи режутся об острые вершины, истекая кровью. Живописной чередой, точно груженые баржи, они тянутся над головой в район Рыбака; здесь превращаются в сине-зеленые хлопья – резкие мазки художника-импрессиониста. Город, раскинувшийся кустами-участками напротив, тоже в тени, плавится электрическими золотом. И вдруг на востоке, на гребне горы, растопыренный вихрь лучей сплетается в жгучий комок, хлещет по глазам, точно бичём, и начинает завоевывать мир, меняя его до основания.

Находка моложе Владивостока на пол века, она открыта и основана по тому же образцу – спасающимися от непогоды моряками. Поэтому и бухта – «Находка», и залив – «Америка». Чуть ли не «эврика»!

Современная частушка высвечивает несколько иные акценты:

Впрочем, частушку не следует понимать буквально; возможно, она подчеркивает больше девственность, неблагоустроенность края, чем поголовное пьянство обитателей.

Вслед за катером подруливает буксир “Авача”, цепляет “Антарес” стальным концом за ноздрю клюза, тащит к обледенелой стенке причала под сень ажурных портальных кранов, дремлющих на ветру.

Первым в каюту заглядывает стивидор.

– Привет, второй!.. Бригадами обеспечены на все смены! – предупреждает он, видимо, для проформы. – Так что держись, браток!