– Только не на тропинку, придурок, – крикнул Череп и побежал к нему.

6

Семейный ужин – обязательное мероприятие. Мама всегда настаивала на этом, и никто не смел возражать. Маме вообще было сложно возразить. Ее властный и волевой характер мог, наверное, двигать пароходы, если бы она захотела. Детей своих она воспитывала в строгости, не раз применяя для этого ремень или еще что потяжелее. Алексею даже как-то раз перепало железным ведром по голове. Может он из-за этого стал таким несдержанным грубияном?

Мать сидела в своем кресле во главе стола. Нет, она не пересаживалась для трапезы – передвигали стол прямо к ней, который всегда стоял у дивана. «Завтрак и обед съедайте где хотите и как хотите, но ужин – это святой семейный обычай, это важно», – так она всегда говорила.

И вот, после тщательного мытья рук, после причесывания волос и выправления одежды, все усаживались за стол. Миша и Леша сидели по левую руку на пододвинутом так же ближе к столу, когда-то светло синем диване, по левую руку сидел Родион на старом деревянном стуле, а напротив, на табуретке, уселась тетка, прислонив костыль к столу. Готовила обычно тетка, которой немного помогал по хозяйству вечно безработный Алексей. Да, сквозь зубы, но так велела мать. На столе стояла утятница с тушеным мясом; вареный картофель, от которого еще шел пар, посыпанный укропом, и вчерашние жареные караси, холодные. Тарелки и приборы были идеально разложены перед каждым едоком, скатерть была белее снега. Ее стелили только на ужин. Такую белизну и чистоту тарелок всегда требовала мать, а тетка не умела ей возразить.

Мама редко мылась, потому что на восемьдесят шестом году жизни это становилось очень тяжело. Юркая и энергичная тетка, которая уже тоже была не молодой, мыла ее как могла, – мокрыми тряпками и салфетками. Но раз в месяц она все же удосуживалась дойти до бани. Тоже не без помощи своей сестры. Руки так же мыли ей в тазу. А утка-горшок, спрятанная под креслом, давно стала неотъемлемой частью интерьера. Поэтому в воздухе пахло тушеным мясом, сыростью старого немецкого дома и грязным телом толстой старухи.

– Скажем спасибо Господу нашему, вседержавцу, за этот ужин в кругу семьи. За это мясо и овощи, за то, что мы здоровы и за наши чистые души. Прости нас, если согрешили. Дай Бог здоровья моим детям и дай мне сегодня нормально сходить в туалет, – мама перестала читать молитву и открыла глаза. Все тоже открыли и подняли на нее полные трепета взгляды, – третий день уже просраться не могу. Ешьте.

И все стали есть. Зазвенели ложки и вилки, Миша привстал с дивана, чтобы наложить маме мяса и картошки. Рудик что-то сказал на своем тарабарском языке – то ли оскорбил всех, то ли шутку пошутил, протягивая беспалую руку к карасям. Мама не ругала его за то, что он ест голыми руками и не пользуется приборами. Все остальные члены семьи уже к этому привыкли. Она говорила, что ее Рудольф особенный, ему можно и без вилки. Но сама же каждый раз с презрением поглядывала на его трапезы. Тётка налила себе и Лешке по рюмке водки, у остальных был в кружках сладкий черный чай.

– Леша, завтра снова пойди поищи работу. На хутор к Евкурову загляни, может со сбором картошки или с овцами помощь нужна, – мать говорила с набитым ртом, а подбородок блестел от жира.

– Ладно, как раз там его дочурка на меня поглядывает кажись, – когда все уже принялись есть, он все еще накладывал себе гору еды, все выше и выше. Его тарелка явно отличалась большей глубиной, нежели у всех других членов семьи.

– Тебя послушать, так все только спят и видят, как бы затащить тебя в постель, – смеялся Миша.