Мать бесов Иван Ананьев

Мать бесов

Пролог

1

Белке оставалось жить одно мгновенье. Лес глух, и даже когда кто-то из его детей умирает, – он остается таким же самозабвенным. Как деревянный монумент, страдающий деменцией, просто стоит и смотрит в одну точку. Птицы продолжают петь, ручей журчать, а кузнечик выдавать свою стрекочущую симфонию. Слабый ветер колышет макушки сосен, а белка уже пригвождена деревянной стрелой рядом со своим дуплом. Маленькая смерть в большом лесу никого из его обитателей не удивляет и даже не пугает. Для леса смерть – это самое естественное продолжение жизни.

Щербатая, без нескольких пальцем рука с усилием вынимает стрелу, белка падает в уже приготовленное лоно небольшой сумки. Спрыгивая с дерева, фигура человека не издает не единого скрипа, делая это почти бесшумно. В этом лесу он чувствует себя как рыба в воде. Тут все знакомо, – каждое дерево и куст, каждая кочка, и даже все запахи были досконально изучены. Вот недалеко от той ёлки, в овраге, у него стоят удавки на лису, а вон за этим ручьем вырыта ловушка на бобра. Он знает, где можно набрать вкусных ягод земляники, а где весной щавель кислее прочих.

Люди редко захаживают в этот лес. Только грибники да малочисленные охотники в подходящий для этого сезон, и то не часто. Не то чтобы этот лес слыл каким-то опасным или странным. Самый обычный лес с виду, только старый и дремучий. Иной раз идя по нему, кажется, что ты первый человек, ступавший по этой земле. А другой раз, некоторые чрезмерно чувствительные люди могут и чувство какое-то ощутить, тревожное чувство, будто кто-то смотрит на тебя со стороны, – глядь, а там никого нет, но чувство все равно есть. Слухи разные ходили, но кажется в них никто не верил. Люди в лесу пропадали, но они и в других лесах области так же пропадали. Да и не только в лесах.

Мама не выпускала человека без пальцев на улицу днем, когда тот был еще маленьким. Они всей семьей тогда жили в Молдавии. Другие дети все время издевались и били беспалого мальчика, но ему все равно нравилось бывать на улице, особенно там, где есть деревья и трава, а боли он не боялся.

Но когда ему исполнилось семь лет, папа все же вывозил его иногда подальше от города, где они жили, чтобы беспалый мальчик мог вдоволь набегаться и наиграться. Ну или потому, что маме надоело штопать его штаны и мазать кровавые ссадины вонючим бальзамом. Таких поездок было по пальцам пересчитать, но каждая из них запоминалась. Один раз папа даже уснул в своей «Ауди» и мальчик провел почти всю ночь в лесу, босиком, потому что обувь мешала наслаждаться лесом. Он обнимался с деревьями и даже сумел выследить и убить мышь, а сколько он тогда попробовал на вкус улиток и жуков, – не сосчитать. Если и есть самые счастливые минуты в жизни семилетнего мальчика, то для него это были именно они.

Вообще-то пальцев у него не хватало и на ногах, – такая врожденная особенность. Поэтому, в обычную человеческую обувь ему приходилось подкладывать тряпицы, чтобы не натирало. Впрочем, это раньше было тяжело, а сейчас он обычную обувь не носит совсем. Только мокасины или сандалии, сделанные под его ноги. Мама всегда чинила ему обувь, которую сама же и шила.

Человек шел легкой, бесшумной поступью, немного пружиня при ходьбе. Наклоняясь под ветками и протискиваясь сквозь кустарники, он не сбавлял темп. Не одна ветка не издавала ни звука. Он как будто был бестелесным духом, а не созданием их крови и плоти. Платок с лица можно было снять, потому что в лесу никто не будет смеяться над его обширной заячьей губой. Длинные патлы грязных пшеничных волос торчали их под черной шапки и свисали почти до плеч. Его серые рыбьи глаза замечали каждое движение, каждую травинку вокруг.

При рождении мама дала лесному человеку имя Рудольф. В переводе с немецкого означает – «славный волк». Почему она так решила или кто ей подсказал, никто уже не знает. Но братья и все остальные звали его Рудик, и только мама полным именем – Рудольф. Лесному человеку нравилось его имя, там ведь было слово «волк», а значит он такой же хитрый и сильный хищник, как этот зверь. Местные говорят, – в этих лесах уже давно не видели волков. Хотя несколько поколений назад не знали, как спасать от них свою скотину, а иногда те нападали даже на людей. Рудик не застал тех времен, и сам на людей никогда не нападал, – так велела мама. Пару раз они могли попасть в его капканы, но жизни при этом никто не лишался. Да и чего на них охотиться, – никакого удовольствия. Все эти лесные путники, они ведь бесхитростные, как коровы на полях, – идут и даже не смотрят по сторонам. Один раз Рудик сидел на сыром пне, притворившись камнем, так двое грибников прошли совсем рядом и даже бровью не повели. А может быть он просто научился быть невидимым? Нет, брат Леша говорит, что такого не бывает.

В Калининградскую область они переехали, когда ему было девять. В школе он не учился там, не отправили его и здесь. Отец умер еще в Молдавии, от пьянки. Врачи говорят, – что-то с желудком случилось. Могли бы спасти, если бы мама или братья раньше позвонили в скорую. Но мама запретила это делать, и они просто стояли и смотрели, как папа вертится и трясется на полу, вопя от боли. Весь в поту, он так и застыл с остервенением во взгляде, в позе эмбриона, лежа в луже собственного говна и рвоты. Папа знал, что мама не станет его спасать, – все это знали. Так что переехали они впятером – Рудик, его старшие братья Алексей и Михаил, одноногая тётка Вика и мама.

На проданные в Молдавии квартиру и теткин маленький домик где-то в глуши, они сумели купить себе старый хутор в Озерском районе, Калининградской области. В лесу, у черта на куличках. Один минус был для Рудика – граница с Полшей, проходящая через его лес. Она сильно мешала, но за более чем десяток лет он успел привыкнуть – лес и без того был большой. Правда воспринималось это как лесной тупик – самое нелогичное словосочетание в его жизни. С асфальтированной дорогой их дом в лесу соединял примерно полтора километра грунтовой. Но обе эти дороги находились в лесу, а о чем можно еще мечтать, когда вокруг один лес и ты в нем единственный хищник?

2

– Разложи приборы на столе. Пошевелись!

Мама всегда была строгой, а в это утро как будто по-особенному.

– Всё успеется, мамка, он скорее всего еще даже половины пути от аэропорта не проехал. Мясо уже почти подоспело, – я все контролирую, – опираясь на костыль, тётка уверенной ногой прискакала к столу и стала доставать из кармана фартука вилки и ложки. – Может Лешку разбудить пойти? Пора бы уже.

– Да, сходи-ка. Только сильно его не колышь, и скажи, что я прошу его умыться и надеть чистое.

– Будет сделано, мамка, – бравурно приставив руку ко лбу, как будто она заправский вояка, и улыбнувшись, тётка попрыгала вокруг стола к деревянной лестнице второго этажа.

Взглянув наверх и не ужаснувшись количеством ступенек, она с проворством стала запрыгивать на них. Костыль зажала за пазухой, а тонкие, но сильные пальцы хватались за черные сальные перила, которые когда-то были то ли желтыми, то ли бежевыми.

Мама всегда была довольно тучной женщиной, а сейчас как будто не мешало бы скинуть пару-тройку десятков килограммов. Она сама это понимала, но из-за вселенской гордости, которую несла по жизни как ярмо, не могла признать. Большую часть времени она сидела в главной комнате, в своем бордовом кресле с высокой спинкой. А когда-то золотистые узоры цветов на обивке, давно превратились в серо-черные кляксы терновника. «Главное – чистота внутри», – так всегда говорила мама.

Вся мебель в доме была довольная старая и потертая, еще советская, а некоторые экспонаты даже немецкими. Что-то им удалось забрать с собой при переезде, а что-то прикупили тут на барахолке. Мама верила, что старое и проверенное прослужит дольше, чем новое и неизведанное. На телевизор с пультом дистанционного управления она согласилась совсем недавно, когда тяжело стало каждый раз ходить переключать каналы. Летом так вообще семь потов с тебя сойдет, пока проделаешь такую вылазку. Леша притащил его откуда-то, сумел починить и вот ей не приходится каждый раз вставать. Хоть это непривычно и даже слегка пугает, но она не могла не признать, что так удобней. Вслух она конечно этого не сказала.

Деревянная входная дверь с легким скрипом отворилась и в дом вошел Рудик. Слегка сгорбившись он засеменил к матери. Встретив ее жестокий взгляд, остановился, издал какой-то гортанный звук, достал из наплечной сумки белку. Протянул ее на ладони ближе к матери, не поднимая глаз.

– Молодец, Рудольф. Ты наш добытчик, без тебя бы мы все тут с голоду подохли. Ты такой молодец, – лишь на мгновенье в ее глазах прочиталось тепло и нежность, а рот чуть подернулся, будто не мог вспомнить, как улыбаться. – А теперь отнеси это на кухню, вымой руки и подходи к столу, скоро уже все соберутся. И сколько раз я тебе говорила, снимать шапку, когда входишь в дом. Зачем ты вообще ее носишь? Жарища такая на дворе.

– Гынхм, – изрек Рудик. Развернулся и двинулся к двери в кухню, стягивая черную шапку, к которой налипли репейники.

– Защита от комаров – поняла.

Нет, конечно Рудик не смог бы прокормить пять голодных взрослых ртов своими белками, бобрами и скворцами, – в семье водились иногда деньги на еду. Мама просто любила своих детей, только и всего, и Рудик не был исключением.