Хранитель снова и снова выполнял все положенные дыхательные упражнения, читал все необходимые инкантации и растворял свой разум в ритмах ночного города. Он слышал, как по мостовой мерно вышагивает стража, как через изгородь богатой усадьбы с мягким шуршанием перелезает мелкий воришка, как дышит, затаившись в тени, поджидающий его сторожевой пёс. Он слышал невероятно богатую палитру звуков, которые сквозь кристально чистый ночной воздух слышатся особенно чётко и внятно. День – это белый шум, порождаемый слившимися в причудливую какофонию ритмами многих тысяч жизней, это скрежет, гвалт и рокот. Ночь – это мерное дыхание, это вызывающие мурашки по спине постукивания и поскрипывания отдающих накопленное за день тепло предметов, отдалённый лай собак, голос ночной птицы – любой звук способен существовать полноценно только ночью. Ночь позволяла хранителю слушать чужие мысли, чувствовать чужие вибрации и подсматривать сны.

Город находился в плену иллюзий. Ему снились лица людей – молодые и старые, красивые и безобразные; снились чайки, кружащие над морем, парусники, уходящие за горизонт и уносящие с собой частичку величия родного города; снились заключённые за день сделки и сплетённые интриги; снились царские гвардейцы в алых плащах и остроконечных бронзовых шлемах, чудовища, невидимые при свете дня, сплетённые в страстном танце тела прекрасных юношей и девушек, война на далёком солнечном полуострове, старые друзья и враги – городу снилась сама жизнь. Хранитель просматривал все эти сны, впитывал их и просеивал через мелкое сито собственного восприятия. Он искал подсказки, намёки на грядущую катастрофу и не находил их. Однако он чувствовал, что что-то вокруг него неуловимо меняется, и оттого ему становилось ещё тревожней.

Хранитель открыл глаза и увидел перед собой человека, которого с нетерпением ждал весь вечер. Сидящие напротив друг друга, они выглядели как две полные противоположности. Его гость был невысокого роста, светловолосый, с жидкой, клочковатой бородой, тронутой преждевременной сединой, с загрубевшей от большого количества солнца и ветра кожей. Одет он был в светлое, выцветшее, много раз перештопанное. Он мягко улыбался, и было в этой улыбке что-то такое, от чего на душе становилось тепло и спокойно. Некоторое время они сидели молча, просто разглядывая друг друга. Первым заговорил хранитель:

– Я ждал тебя.

– Люди всегда подсознательно ждут появления кого-то вроде меня, кто внезапно появился бы ниоткуда, из-за границы привычного им мира, и сказал бы всё то, о чём они боятся даже подумать.

– Я ждал всего лишь твоего прихода ко мне в гости, ведь это я позвал тебя.

– Конечно, ты ведь не нуждаешься в том, чтобы кто-то подстёгивал тебя к действию, направлял твои поиски, ведь ты уже знаешь обо всём на свете?

– Что ж, если ты пришёл учить меня, то, думаю, ты напрасно потеряешь время.

– Ты так уверен в этом?

– Конечно. Ты ведь всего лишь безродный бродяга, зарабатывающий на кусок хлеба тем, что странствуешь по деревням и развлекаешь крестьян сказками, мифами и пророчествами. Ты нищ, одинок и неграмотен – чему ты можешь меня научить? Я наводил справки о тебе: никто, включая тебя самого, не знает, кем были твои родители, ты перекати-поле, принесённое случайным порывом ветра к порогу величайшей цитадели учёности и просвещения – что ты можешь такого знать, о чём не знаю я? Какие случайные обрывки чужой мудрости ты подхватил неизвестно где и разносишь теперь бездумно по свету?

– Да, может и обрывки. Действительно – обрывки, это ты верно сказал. Но мир, как тебе, возможно, известно, намного больше и сложней, чем эта ваша великая цитадель учёности с ближайшими её окрестностями. В мире происходит множество удивительных вещей, о каких тебе не приходилось даже слышать. Я исходил столько дорог, что даже и не сосчитать, нашёл множество обрывков великого полотна, и все они в итоге сформировали узор, приведший меня сюда. Если внимательно вглядеться в этот узор, то по нему можно прочесть очень интересные знаки. Поняв это, я заспешил в ваш город, предупредить вас о том, что мне открылось, и что же я здесь увидел? Гордых и высокомерных мудрецов, замкнувшихся в своей скорлупе, не желающих заглянуть дальше своего носа и не способных понять, что их рукотворный рай не центр мира. Какое такое великое знание вы можете хранить, какие тайны могут быть вам подвластны, если вы ничего не знаете о мире, если ваши стопы не покрыты мозолями, а кожа не почернела от солнца? Откуда вам знать о том, как устроена жизнь, если вам не приходилось падать и подниматься, впадать в отчаяние и снова искать в темноте огонёк надежды, терять себя в угаре страстей и находить потом слабые, робкие ростки новой жизни на выжженном пепелище собственной души? Вы считаете себя видящими, но ваши глаза заплыли жиром. Так есть ли мне чему вас научить?