Проклиная все на свете, Фрисия глубоко вздохнула и, надев шляпку, направилась вперед, занять место рядом с отцом Мигелем.

Кучер вместе с мальчишкой-провожатым уложил Басин мешок, и она, не теряя ни секунды, с кошачьим проворством втиснулась в дилижанс, где уже уселись остальные пассажиры.

Доктор Хустино и донья Ана расположились вместе на одном сиденье. Он – весь элегантный, с котелком на голове и в длинном пальто с меховым воротником; она выбрала в дорогу свою лучшую шляпку. Изо рта у нее все еще вырывались облачка пара, рожденные накалом чувств первого, но, вероятно, не последнего столкновения с Фрисией.

Передав Мар и Баси пледы, которые те набросили себе на колени, донья Ана взяла супруга под руку. Доктор Хустино накрыл ее руку ладонью и, легонько сжав, приободряюще по ней похлопал.

– Ну же, Ана, вот увидишь: не успеем оглянуться, как пора будет домой. Время, как ты сама говоришь, летит быстро. Разве нет? А вернувшись, ты, моя дорогая, еще будешь скучать по кубинскому солнцу. Попомни мои слова.

Кучера подстегнули лошадей, и дилижанс тронулся в путь. Баси выплеснула скопившееся напряжение в приглушенном рыдании. Мар с Паулиной обернулись: им вслед на прощание махали руками.

Вдруг невесть откуда на дороге появилась собачонка и бросилась вслед за дилижансом, словно не было для нее ничего дороже во всем свете. Это была Нана, чьи короткие лапки никогда прежде не неслись с такой силой. При виде нее Паулина подавила жалобный вопль, а в груди защемило так, словно ей в сердце вонзили нож. Несколько минут Нана нагоняла бежавших легкой рысью лошадей, пока наконец не выбилась из сил и не отстала.

Паулина видела, как собачонка, отчаявшаяся и во второй раз в жизни покинутая, села на запыленную улицу. Мар всячески старалась приободрить Паулину; но ухабистая дорога убегала вперед, кучер останавливался напоить и переменить лошадей, а она все плакала.

Корабль отчалил под крики собравшейся на пирсе толпы и взмахи белых платков, похожих на ласточек. Но радость продлилась недолго и исчезла вместе с первыми признаками дурноты, и все пассажиры, за исключением доктора Хустино и Баси, изрыгали в латунные ведра чуть ли не все свое существо.

Вопреки всем предсказаниям, Баси, не сетуя на вызванную волнами качку, словно опытный матрос, с ведром в руке ходила из с каюты в каюту, придерживая больных за голову, когда те не могли подавить рвотные позывы. Затем, выливая за борт содержимое ведра, возвращалась на помощь к следующему пассажиру.

Доктор Хустино, который собственным животом ощущал волнение корабля, глядел на нее с изумлением, прикидывая про себя и стараясь предугадать, сколько еще Баси сможет вытерпеть.

К всеобщему облегчению, через неделю океан успокоился, и жизнь на борту вернулась в прежнее русло. Возобновились очереди в столовую, прогулки по корме и беседы с другими пассажирами, однако ни о Фрисии, ни об отце Мигеле не было никаких известий.

Росалия с Паулиной часами напролет обменивались переживаниями, показывая друг другу портреты своих будущих мужей и сравнивая черты их характеров. Надсмотрщика звали Гильермо, ему было тридцать два, и родился и вырос он в близлежащей к Коломбресу деревне.

– На Кубу он поехал солдатом, – пояснила Росалия. – Служил сержантом Испанской армии, а когда узнал, сколько зарабатывали надсмотрщики в асьендах, разыскал плантацию дона Педро и нанялся к нему.

– А разница в возрасте тебя не смущает? – спросила ее Паулина.

– Наоборот. Кому в мужья нужен мальчишка? Я предпочитаю зрелого, который уже многое повидал. Никогда не узнаешь, что поджидает впереди. А женщины к тому же взрослеют раньше.