Сразу Мар испытала полную беспомощность. Если заразились матушка с Паулиной, значит, на корабле были и другие больные.

На лбу у нее проступила едва заметная испарина. Ей никогда прежде не доводилось бороться с болезнью на корабле с более чем тысячей пассажиров на борту. В пространстве, где отсутствовали какие-либо физические барьеры, меры гигиены и профилактики оказывались совершенно бесполезны. Все это могло обернуться настоящей трагедией, и Мар смирилась с тем, что летальных исходов не избежать: смертность от дифтерии достигала пятидесяти процентов.

Бортовой врач ввел доктора Хустино в курс дела.

– Зараженных нет только в первом классе. Матросы, побывавшие в твиндеках, говорят, что там натуральный свинарник: сплошные рвота, плесень и остатки еды, на которые стекаются крысы. Повсюду хозяйничают вши и клопы. Остается надеяться на одного Господа Бога, чтобы на борту не вспыхнула эпидемия тифа: условия для него самые благоприятные. Я приказал обработать палубу антисептическими средствами, расставить где только можно широкие тарелки с раствором карболовой кислоты и промыть палубы с койками известкой. Буду признателен, если подскажете, что еще можно сделать.

Доктор Хустино почесал в затылке. Он бы приказал убрать все матрасы и сжечь одежду пассажиров, но понимал: внутри корабля размещалось шестьсот человек, а экипаж едва достигал восьмидесяти. Этот замысел был обречен. Свирепствуя, болезнь пройдется по всему кораблю от носа до кормы и утихнет, лишь доведя свое дело до конца.

Поскольку дифтерия развивалась стремительно, через три дня больных уже было столько, что пришлось выделить для них столовую второго класса. Вынеся столы со стульями, матросы устроили для больных на полу импровизированные койки. Бортовой врач с санитаром занялись пациентами у себя в медицинском пункте, а доктор Хустино и Мар – в столовой.

Лечение ограничивалось тем, что больным вводили противодифтерийную сыворотку и ждали дальнейшего проявления симптомов, стараясь сбивать чересчур сильный жар. Состояние Паулины с Росалией после сыворотки заметно улучшилось, а вот у доньи Аны температура изо дня в день лишь росла, пока не достигла опасной отметки. В горле у нее образовалось несколько тонких пленок, уже препятствовавших дыханию. Доктор Хустино перепробовал все, что было у него под рукой: каломель, бромид калия, квасцы в порошке и концентрированную соляную кислоту… Но ей, казалась, не помогало ничего.

Доктор Хустино не хотел отходить от супруги, боясь вовремя не заметить малейших изменений в ее состоянии и не принять необходимых мер, но пациентов всех возрастов было так много, что ему пришлось оставить с ней Мар.

Каждая минута вдали от супруги отзывалась внутри него язвенными болями. Так ему, по крайней мере, казалось. Его ученый ум подсказывал ему, что донья Ана могла не перенести болезни, не выдержать мучительного приступа удушья. Тогда он, доведенный до отчаяния бесконечными размышлениями, в ужасе бежал к ней. Рядом с ней он находил державшую ее за руку Мар, которая прикладывала ко лбу смоченную в холодной воде хлопковую тряпицу, стараясь сбить ей жар. Превозмогая себя, доктор Хустино возвращался к обязанностям, стараясь скрыть от Мар свои переживания. Он не мог допустить, чтобы в его глазах она прочла ужасную правду: они могли ее потерять. Он вспоминал размеренную жизнь, оставшуюся в прошлом, и его охватывало чувство утерянного рая. Доктор Хустино полностью – и, возможно, даже слишком скоро – стал отдавать себе отчет в том, что ошибся: никакая надежда на лучшую жизнь не стоила таких рисков. Он не придавал значения газетным статьям, где каждую неделю писалось об опасностях, поджидавших пассажиров в переполненных кораблях, совершавших трансокеанические рейсы, и в частности о болезнях, нередко приводивших к потерям. Он надеялся, что благодаря их положению они смогут избежать трагической участи, которой нередко подвергались мигранты, теснившиеся в трюмах корабля. Он не думал о том, что оказавшееся посреди океана суденышко ничтожно мало и укрыться там негде.