– Игра не стоит свеч! – бархатным голосом произнёс он, выпустил густой едкий дым с ароматом кедра и хвои, после чего отвернулся.

Раздражённо взъерошив рукой непослушные волосы, он вновь поднёс стакан виски к губам. Несколько небольших завитков тут же упали на его высокий лоб. Чёрные, как воронье крыло, пряди слились с его густыми, удивительно красивой формы бровями.

Неутолимое желание взглянуть на неё ещё раз отбросило все предрассудки, и он снова достал конверт.

Длинные волосы, чёрные глаза, пышные ресницы, алые нежные губы. А что самое главное – взгляд. Он ещё никогда не встречал глубокого и осмысленного взгляда, к тому же у столь юной, очаровательной особы. Девушка была настолько утончённой и нежной, но вместе с тем, в ней чувствовалась непомерная воля.

Безусловно, речь шла о силе духа, о внутренней свободе.

– Где же вы? Кто осмелился на столь гнусный поступок? – прошептал Блэквуд, глядя в глаза девушки на фотокарточке, на обратной стороне которой было написано «Мариэль Дэвис».

– Мариэль.

Произнёс он её имя впервые…

* * *

Мистер Дэвис хлопнул дверью кабинета и посмотрел на сына, стоявшего перед его рабочим столом.

– Признайтесь, Эштон, вы кончины моей желаете?! – возмущённо прокричал он.

– О чём вы, отец? Право, я не понимаю, – поднял руки удивлённо Эштон.

– Неужто, сын мой?! Какие у вас иные объяснения на сей счёт имеются, гм..? Вы повздорили с Томасом, облили человека нечистотами и чуть было не с тумаками выставили за дверь. За что мне нынче приходится склонять пред ним колено, а он ни в какую не желает даже выслушать меня! А я говорил вам – это плохая идея!

Он досадно опустился в кресло и взялся за сердце рукой.

– Нет надобности преувеличивать произошедшее, отец, к тому же у них «нос по ветру», вот и спохватились вовремя. Вы не меньше меня подозреваете Робинсонов в нечестной игре. А его выражение признательности к нашей семье и к вам в первую очередь – сплошная театральная «бутафория». Испытанный метод избежать правосудия, а значит, разоблачения. Очевидно, что он не идёт к вам на примирение, так как с исчезновением Мари он утратил к вам всякий интерес! Не находите? – спросил Эштон, сурово глядя на отца.

– Ой, нехорошо мне, Эштон, давеча было худо, нынче и того пуще, гляди и вовсе могу преставиться! – часто задышав, произнёс мистер Дэвис.

Он, как и Эштон, весьма переменился, исхудал за время отсутствия Мари, за два месяца успел состариться лет на пять. В его отцовском сердце было гораздо больше опасений, чем было известно сыну. К тому же его угнетало чувства вины, но он всячески пытался утаить его, как, собственно, и многолетние грехи. Они то и дело приводили в действие «шпильку» в груди.

Но было ещё кое-что подозрительное. Накануне Рождества, когда отец в очередной раз вызвал сына к себе «на ковёр», тот, ожидая его, сидя в кресле, предвидя очередную крупную размолвку, приметил на полу под окном сложенный вдвое лист бумаги. Он и не подумал, что это может быть что-то личное, а уж тем более откровенное.

«Я согласна», – коротко и лаконично отвечала дама, недвусмысленно соглашаясь на некое предложение. И всё бы ничего, вот только отец на вопрос сына о найденном письме, в котором женщина так покорно одобрила его предложение, «уступив пальму первенства», отреагировал крайне взволнованно и раздражительно. Безусловно, у него были короткие интрижки, но ничего стоящего, чтобы заострять внимание. За исключением этого случая, когда отец тут же стал пунцовым, отнюдь не только от злости. Вдобавок ещё и отутюжил его за, как он выразился, «право дерзить».

– Видать, влюбился, – заключил Эштон, акцентируя на этом должное внимание, но не торопился затрагивать деликатный вопрос.