Но что-то внутри Димы стронулось с мертвой точки. Пустое созерцание потолка трансформировалось в движение мысли. Возможно не слишком разумное, но заставляющее жить, шевелиться, искать решения.

“Поэтапность. Вот, что главное. Сначала привести в порядок себя, потом взяться за поимку убийцы.”. – Подумал Дима и повторил вслух: – Поэтапность.

– Ты что, Дима? – Таня зашла в дом с ведром угля.

– Ничего, Танечка. Все в порядке. – “ Воробушек с ведром” – про себя улыбнулся Дима. Таня, в наскоро накинутом платке и старой, с чужого плеча, болоньевой куртке, действительно напоминала нахохлившегося воробушка. “ Этап первый. Всю хозяйственную работу за порогом дома, нужно снова делать самому. Вставать и делать.”

Приняв решение, Дима сразу начал действовать. Он сполз с кровати и, пошатываясь, направился к жене.

– Давай. – Дима попробовал отобрать ведро.

– С ума сошел. Ты с ведром грохнешься, потом будешь еще неделю в постели валяться. – Таня свободной рукой легонько оттолкнула мужа с дороги.

– Танюха, кто у нас мужик в доме? Ты или я? – Дима двумя руками вцепился в дужку ведра.

– Черт упрямый! – Без злобы ругнулась Таня. – На держи. Только потом не плачь, если в больницу отправлю.

– Когда ты видела, что бы я плакал? – Дима напрягся. Под тяжестью ведра тоскливо заныли застуженные и отбитые мышцы. Он, покачиваясь, усилием воли удерживая равновесие, пошел к печке.

– Шумел камыш, деревья гнулись. – Пропела Таня. Голос у нее был природный: сильный и приятный. Дима не раз говорил жене, после очередной семейной разборки с Надеждой Филипповной: “ Не знаю, получилась бы артистка из твоей драгоценной мамаши, но в тебе погибла великая певица”! Таня только посмеивалась. К голосу она относилась как к чему-то, что просто есть и все. Не ее это заслуга, а значит гордиться нечем.

– Гнулся, да не сломался. – Дима устало грохнул ведро на металлический лист перед печкой. – За углем больше не ходи. Это моя работа.

–Ну да, теперь у нас будет как в том мультике про крокодила Гену и Чебурашку: “Гена, а Гена, тебе не тяжело…”

– При чем тут уголь и крокодил? – не понял Дима.

– При том. Ты будешь ходить за углем, а мне придется ходить за тобой и следить, чтобы ты, бедолага, где с этим ведром не навернулся. – Таня делала вид, что недовольна, но на самом деле неожиданный Димин прилив энергии ее порадовал.

– “Навернулся”, “бедолага”. – Передразнил жену Дима. – Признайся честно: ревнуешь, боишься меня одного из дома отпустить!

– Вот еще. – Таня оглядела, привалившегося к печке супруга. – Кто на тебя такого позарится? Ты пойди, в зеркало глянь. Полюбуйся на героя-любовника, прыти сразу и поубавится.

– А вот и пойду. – Дима подошел к рукомойнику. Из зеркала на него глядела физиономия, покрытая щетиной и синяками. Принадлежность к человеческой расе чувствовалась, но в чем именно эта принадлежность состояла, просматривалось с трудом. Что-то угадывалось в очертаниях черепа и общих принципах комплектации (количество глаз, ушей, наличие носа и рта), но не более того.

– Да. – Вздохнул Дима. – Пора приобщаться к достижениям мирового разума: пене и бритве.

Через десять минут упорной борьбы с растительностью на щеках и подбородке, от щетины удалось избавиться. Но синяки на чисто выбритой коже стали видны особенно ярко. Желто-зеленые переливы напоминали макияж футбольных фанатов, выполненный безжалостной рукой художника – абстракциониста. Еще раз оценив свое отражение Дима пришел к выводу, что краше он не стал, но настроение стало лучше.

– Хватит над собой измываться. Иди за стол. – Пока Дима брился Таня нажарила картошки с салом. Запах жареного картофеля и сам по себе был достаточным раздражителем, так, что повторного приглашения не потребовалось. Дима уселся на табуретку, взял кусок свежего, ароматного серого хлеба, и стал с удовольствием наблюдать за тем, как ловкие Танины руки порхают над печкой. Жена большой ложкой отделила кусок аппетитного хаоса со сковородки и вместе с плотным парком и возмущенно пощелкивающим салом, водрузила его на белый фарфор тарелки. Дима потянулся к блюдцу с мелко нарезанным зеленым луком и, только теперь понял насколько он голоден. Организм, начав двигаться, требовал еды. От недавней расслабленности и апатии не осталось и следа.