— Убирайтесь! Проваливайте!!! — кричать, это все, что я могу в этой ситуации. — Сейчас сюда сбегутся соседи и сами вызовут полицию!

Говорю, и не верю себе самой. Из соседей: два алкаша за стенкой и глухая бабуля снизу. Никто из них не горит желанием помогать ближнему. Амбалы тоже понимают нелепость угроз и продолжают измываться:

— Напишешь заявление, и твоей маме хана! — предупреждают меня. — У тебя месяц, чтобы возместить ущерб. Время пошло!

Они уходят, но я не испытываю облегчения. Мама тихонько постанывает и никак не может подняться. Ощупываю ее бок, пытаюсь выяснить, что болит. Бегу к телефону и вызываю скорую.

Мама снова говорит, будто упала. Прибывшие на вызов врачи переглядываются, но не возражают. Грузят маму в машину и доставляют в больницу.

— Как они вообще вошли в квартиру? — спрашиваю у мамы в пути и, держа за руку, заглядываю в заплаканные глаза. — Неужели у них есть дубликат ключа?

— Они представились водопроводчиками, — всхлипывает она. — Сказали, если не перекрыть трубы, мы затопим соседей.

Ага, водопроводчики — три здоровых бугая в спортивных костюмах.

— Какая же ты доверчивая, мам...

Она снова плачет и стонет, говорит, что не хотела и не виновата. Я утешаю как могу и наказываю себе впредь не оставлять ее надолго без присмотра.

В больнице маму долго осматривают, а после УЗИ лечащий врач вызывает к себе на откровенный разговор и выдает неутешительный диагноз:

— У вашей мамы рак поджелудочной. Ей требуется срочная и дорогостоящая операция по пересадке органа. Чем раньше, тем лучше.

— Но она никогда не жаловалась… — пытаюсь возразить я. — Может быть, это какая-то ошибка?

— Боюсь, что нет, — врач остается непреклонен. — Понимаю, слышать такое — серьезный удар, но я должен предупредить. Конечно, мы поставим вашу маму на очередь, но доноров не так много, а желающих не так мало. Так что…

Он разводит руками, а мне хочется завыть от обиды и бессилия. Деньги, снова нужны эти жалкие грязные бумажки! И где их взять в таком количестве, я понятия не имею.

Чтобы сильнее не расстроить маму, беру себя в руки. Обещаю, что все наладится, и мы обязательно найдем выход. Пытаюсь улыбаться и выглядеть бодрой, но внутри бушует метель. От этого холода нет спасения, он промораживает до костей и леденит сердце.

На улице разгар лета, а я потираю ладони друга о друга, чтобы хоть немного согреться.

— Помнишь, мам, у нас ведь остался бабушкин дом недалеко от центра, — произношу, буквально силой выдавливая из себя каждое слово. — Давай поживем там немного, пока не придумаем, как быть дальше. В этой глухомани кредиторы отца нас не найдут.

По крайней мере, я на это очень надеюсь. Хотя, возвращаться к прошлому, в город своего детства — все равно, что расковырять застарелую, почти смертельную рану. Домик, в котором прошло мое детство, достался нам еще от бабушки. Мы заколотили его, когда мама вышла за отчима. Но так и не решились продать — как знали, что понадобится. Денег за него хватит разве что на новый телефон, но пережить лето вполне сгодится.

Владимир

Центр суррогатного материнства напоминает роскошный улей, в котором опытные врачи собираются выводить новых трудолюбивых пчелок. При виде меня, не последнего лица в городе, поднимается такое жужжание, что мне хочется заткнуть уши. Меня буквально окружают заботой и вниманием, которого я, к слову, совершенно не просил.

— Прекратите крутиться около меня, кыш! — разгоняю настойчивых администраторш. — Нет, мне не хочется присесть на удобном диване и вытянуть ногу. И я не хочу кофе!

Черт бы побрал этот нездоровый интерес к моей персоне. Я не за тем сюда приехал, чтобы через час заголовки всех газет вопили о моем желании стать отцом.