– Эй, кто балуется? – негромко спросил я в пустоту камеры.

Сокамерники уже укладывались. Эдик что-то бурчал про недоваренный ужин, Кодя шуршал своим матрасом, пытаясь найти в нем несуществующие комки. Лёва уже вроде как спал, уткнувшись носом в книгу.

– Ты кому, Сэня? – пробасил Эдик. – Опять с музами бэседуешь?

– Да так, – ответил я, поднимая карандаш. Сердце почему-то заколотилось чуть быстрее обычного. – Показалось, вроде как сквозняк.

Но это был не сквозняк. И не мышь.

Ночью я долго не мог уснуть. Все прислушивался. Тишина. Только привычные тюремные звуки. И все же… что-то изменилось. Воздух в камере стал как будто плотнее, тяжелее. Или это я сам себе накручиваю? Старый дурак, столько лет по тюрьмам, а туда же – в чертовщину поверил.

Я закрыл глаза, пытаясь отогнать наваждение. И тут, прямо у самого уха, так близко, что я почувствовал ледяное дуновение, раздался шепот. Тихий, как шелест осенних листьев, но абсолютно ясный:

– Помоги…

Я рывком сел на нарах. В камере было темно и тихо. Сокамерники спали, каждый в своей позе вечного узника. Никого.

Но я не мог ошибиться. Это был голос. И он просил о помощи.

И запах… Запах дешевой карамельки снова наполнил угол у двери, густой и приторный, как предчувствие чего-то неотвратимого. Кажется, моя тюремная рутина только что дала серьезную трещину. И трещина эта пахла отнюдь не сосновым бором.

Глава 3

Знакомьтесь, Вася (Покойник)

«Помоги…» Это слово, тонкое, как паутина, и холодное, как февральский ветер, засело у меня в голове почище любого гвоздя. Спал я в ту ночь урывками, все вздрагивая от каждого шороха, от каждого скрипа нар. Старый волк, столько на своем веку повидавший, а тут от простого шепота готов был дать деру, кабы было куда. Только вот бежать из четвертой камеры можно было разве что на тот свет, а там, похоже, уже и так перенаселение.

Утром я был злой, как цепной пес, которого дразнят костью. Не выспался, да еще эта чертовщина в башке крутилась. Первым делом, пока сокамерники еще кряхтели, просыпаясь, я уставился в тот угол у двери, откуда вчера так явственно несло карамелью и отчаянием. Пусто. Только пыль веков да Кодина телогрейка, брошенная как попало.

– Ну, и чего тебе? – буркнул я шепотом в пустоту. – Помощи просишь? А сам-то кто будешь, чудо-юдо неизвестное? Адрес, фамилия, статья?

Тишина. Только за стеной кто-то утробно закашлялся, сплевывая остатки ночи.

За завтраком я косился на своих соседей. Лёва Философ уже втирал Эдику что-то про солипсизм, мол, весь мир – это только его, Лёвино, воображение, включая и самого Эдика с его мифическими гаремами. Эдик, как обычно, не слушал, а с аппетитом наворачивал кашу, причмокивая так, будто это не тюремная размазня, а сациви из лучшего тбилисского ресторана. Кодя Пыжов опасливо тыкал ложкой в свою порцию, выискивая там следы мышиного помета или, чего доброго, цианистого калия.

Никто из них, похоже, ничего не слышал и не чуял. Значит, либо этот «помогайка» персонально ко мне клинья подбивает, либо я окончательно тронулся умом на почве длительной отсидки и недостатка витаминов. Второе было вероятнее, но отчего-то менее обидно.

Решил действовать по-своему, по-стариковски: наблюдать и не делать резких движений. Если это глюк – пройдет. Если нет… тогда будем посмотреть.

Днем, когда нас выгнали на ту самую «прогулку» под мелким, нудным дождем, который будто специально зарядил, чтобы окончательно отравить нам существование, я снова попытался наладить контакт. Отойдя в самый дальний угол дворика, где воняло мочой и безысходностью, я тихо спросил:

– Эй, карамельный, ты здесь? Если да, дай знать. Только без фокусов, не напугай братву раньше времени.