Всеми узнаваемый гогот заполнил помещение. Товарищи бросились успокаивать сподвижника, но он вырвался вновь:
– Как ты смеешь очернять память о своём отце, нашем прежнем царе?! Почему ты не остановил чтецов, когда они во всеуслышание приписывают тебе победы других?
– Что ты несёшь?! – заорал обезумевший от гнева Александр и кинул в друга яблоком. – Уведите его, пока я не заткнул ему глотку ударом меча!
Птолемей перепрыгнул через стол и встал перед Клитом. Тот, не оттолкнул товарища, но глядя через его плечо, крикнул в ответ:
– И это в благодарность за то, что при Гранике, я, почти умирая, спас тебя от неминуемой гибели? Твой друг стал отцом…
Стратег резко обхватил Клита за грудь и развернул в сторону выхода.
– …а ты час уже слушаешь эту мерзкую ложь и до сих пор не произнёс тост за его…
Птолемей, уже не стесняясь применять силу, всем телом напёр на товарища и вывел его из зала. Там передал командира под контроль подоспевшего Лисмаха, а сам быстро вернулся. Он только подошёл к столу, где взволнованный Гефестион и Пердика пытались успокоить взбесившегося царя. Тот, вроде уже сел, но сжатые в кулак руки тряслись и лицо было по-прежнему багровым.
– Как ложен суд толпы! Когда трофей у эллинов победный ставит войско, – внезапно все услышали опять знакомый бас, читающий стих Еврипида: Клит вернулся в зал, войдя туда через другую дверь.
– Между врагов лежащих, то не те прославлены, которые трудились, а вождь один себе хвалу берёт…
Царь подскочил с места, выхватил у стражника сарису и метнул её в друга.
Клит умер сразу. Пир закончился. Царь, обезумив от случившегося, чуть не перерезал себе горло тем же орудием: Птолемей успел отнять копьё. Так, согласно авестийскому летоисчислению, закончился 11582-й день осеннего равноденствия, и его стратегу удалось пережить: по гибели своего друга, царь объявил траур, впал в депрессию, ну а потом, начались дожди и двигаться на Окс, стало действительно уже очень поздно. Осаду крепости Узундара перенесли на следующую весну.
Глава 2
1983 год.
Всего через пятнадцать минут после взлёта вертолёт уже поднимал пыль на посадочной площадке тринадцатой заставы. Ещё до вылета все трое участников встречи с душманским полевым командиром обговорили общую версию случившегося, чтобы в ходе служебного разбирательства (которое неминуемо назначат в связи с произошедшим ЧП), давать одинаковые объяснения по факту гибели афганца и получении двум разведчиками осколочных ранений. Единодушно договорились исключить упоминание о способе убийства Наби, признав, что применение офицером холодного оружия, тем более какого-то древнего кинжала, будет выглядеть весьма экзотичным, да и породит массу дополнительных вопросов: почему капитан Мухробов оказался на сопредельной территории, и тем более – почему невооружённым; как он такой больной, вообще умудрился справиться с бандитом в рукопашной схватке; почему не была организована охрана и гадёныша не успели нейтрализовать более приемлемыми и традиционными средствами. Немного обсудив варианты, Миша выстрелил в ногу труппа из кузнецовского ТТ-шника, так сказать, чтобы эмпирически запечатлеть «как всё и было». В остальном придумывать нечего не стали – оставили, как и есть: Кузнецов спросил душмана о двух без вести пропавших советских женщинах, тот, внезапно занервничал и бросил гранату, невесть откуда у него оказавшуюся. Договорной главарь всегда приходил безоружным, а тут, у шайтана оказалась РГД-ха. Он же не был агентом. За так называемую гуманитарную помощь, он просто соблюдал на своей территории нейтралитет. Поэтому Наби не позволял себя обыскивать: гордый пуштун, с самомнением вершителя человеческих судеб и наместника Аллаха в отдельно взятом горном ущелье, считал, что это он оказывает шурави неоценимую услугу, хотя и боялся их до дрожи. Разведка оберегла его самолюбие, ограничиваясь обещанием главаря не иметь при себе оружия, и, фактическим взятием в заложники его семьи на время встреч. А на это раз… ну, как говорится, «накладочка вышла».