– Роксана. Её зовут Роксана, – в поклоне Оксиарт подвёл дочку, и они вместе упали ниц.

Казнь была прекращена. Оставшихся приговорённых бичевали, но не до смерти – всего по семь ударов. Оксиарта назначили наместником в приокской Согдиане и Бактрии, и передали в подчинение помилованных солдат. Вечером для всех устроили очередной пир, откуда Александр необычно рано удалился: в царской палатке его ждала Роксана. Он уже знал, какую роль ей надлежит исполнить в его глобальном плане по созданию мировой империи без этнических предрассудков, но основанную, на верховенстве идеалов западной эллинской цивилизации.

Птолемей также не стал задерживаться на празднестве. Накануне он не поддержал общую идею казнить пленных, а предложил расселить их по окраинам соседних сатрапий или предать рабству, но большинство командиров, почуяв, что желает царь, из конъектурных соображений высказались за расправу, в назидание оставшимся в живых.

Солнце ещё заливало светом и теплом ущелье, когда он велел привести вновь обретённого боевого коня. Хотелось прогуляться и побыть одному. Несмотря на столь успешный захват неприступной цитадели, стратег пребывал в крайне растерянных чувствах. Неужто акинак такой спокойный, потому что «знал» об отсутствии здесь Авесты? Мысль не давала покоя, так как мешала ему убедить самого себя в никчёмности слов Мельхиора о силе кинжала. Умом он понимал, что раненый палец, а теперь ладонь, в столь тяжёлых условиях могут заживать очень долго, но обстоятельства, при которых раны воспалялись, всегда странным образом были связаны с упоминанием Авесты. Или это ему просто кажется? Может, всё наоборот, и раны начинают кровоточить ввиду его страха и самовнушения? Как только он нащупывает след Авесты, сразу вспоминает о заклятии и одурманенный внушением организм даёт волю болезни. И акинак тут вовсе ни при чём? Тогда как объяснить свою уверенность в нахождении Авесты в крепости и отсутствии на этот раз той самой реакции? Да, Птолемей был уверен: Писание в Узундаре. Тем более и Александру кто-то доложил об этом. Однако…

Стратег сел на коня и, опустив поводья, предоставил лошади свободу идти туда, куда она сама пожелает. Взглянул на ладонь. Плюнул в неё, стёр грязь. Присмотрелся. Шрам всё ещё был розовым, но точно уже зажившим, лишь в уголке виднелось нечто вроде трещинки с почти незаметным покраснением в глубине.

…однако уверен он был тогда, в момент нечаянного признания Фирюзы о нахождении здесь Валтасара. Но и мысль, что Мельхиор не позволит этой информации выбраться за стены Намат-Гаты, возникла тоже тогда сразу. Тем не менее дастур позволил Птолемею уехать, ограничив его волю к розыску Авесты, волей защитного кинжала. Необъяснимая сила акинака, его, конечно, страшила и данный аспект ощутимо влиял на объективность восприятия реальности. Но тем не менее несмотря на духовную мощь, Мельхиор всё же был человеком крайне рациональным, и поэтому стратег не питал иллюзий: вряд ли священник уповал только на силу своего заговорённого металлического дитя. Имея опыт тяжёлого и плодотворного физического труда, владея словом лучше греческих ораторов и обладая невероятной силой мысли, дастур не практике демонстрировал истинность одного из принципов зороастрийской веры: единство благих мыслей, слов и дела – угодны Богу и способны сокрушать любые планы злого Аримана. Влияние мыслей и слов священника Птолемей ощутил всецело, а вот его дела… каковы они?

Конь не спеша шёл по тропе, и впереди появился косой крест, с распятым на нём вражеским солдатом. Невдалеке с земли поднялись двое часовых, завидевших приближение всадника. Конь фыркнул.