– Я последовал совету и договорился с па́ри, – читал послание от Александра командующий крепостным гарнизоном. – Теперь тысяча летающих воинов находится в твоём тылу, и если ты не откроешь ворота, то это сделают за тебя горные дэвы, с которыми я тоже хорошо подружился. Даю время до полудня!

Не успело солнце подняться в зенит, как Узундара сдалась. Неизвестно, что думал Аримаз, наблюдая, как ещё сутки, с горы еле-еле спускались всего лишь две с половиной сотни измученных солдат, несколько из которых, сорвались вниз как обычные люди, и никакие па́ри их не спасли. Однако через злобу, на его лице проступало восхищение: как искусно и хитро его обманули. Кроме того, он надеялся на пощаду, ведь гарнизон сдался на милость захватчиков и за исключением десятка сорвавшихся со скалы македонцев, их армия иных потерь почти не понесла.

Возможно, войдя в крепость, Александр тоже думал о милосердии. По крайней мере, Аримазу он оказал честь, позволив остаться под охраной в привычной обстановке своего жилья. Но через пару дней, решительно всё поменялось: ни согдийской казны, вывезенной два года назад из Шизы; ни второй копии Авесты, которую царь уже открыто вознамерился уничтожить – ничего этого в крепости не нашли. Спустившись в тайный подвал, на который указал пленённый вельможа бывшего шахиншаха – Оксиарт, Птолемей сразу понял, что помещение предназначалось для хранения Священного Писания: оно точь-в-точь походило на такое же из крепости Намат-Гата. Обитые свинцовыми пластинами и выкрашенные в золотистый цвет стены, говорили сами за себя.

Началось дознание. Аримаз утверждал, что возглавил гарнизон в начале прошлой осени и с этого момента в крепость лишь везли грузы, и точно, ничего не вывозили. А о хранении здесь казны или Авесты, он и вовсе слышит впервые. Сначала царь ему поверил, но когда к вечеру того же дня нашли архив, который Аримаз прятал в своей башне и при обнаружении попытался сжечь, Александр вновь проявил свой непредсказуемо-взрывной характер: Аримаза кинули в зиндан и пленных начали допрашивать под пытками. Кроме того, сдавшийся гарнизон роптал и явно не был сломлен, так как солдаты, хоть и обезоруженные, вели себя довольно смело, а некоторые, даже на допросах, высказывали презрение Аримазу и другим вельможам-предателям.

– Бо́льшую часть из них нельзя оставлять здесь, а даже те, кто на словах согласен встать в ряды нашей армии – ненадёжны, – резюмировал свой вывод Александр на совещании. – Если мы не проявим жёсткости, эти бунтари вновь поднимут мятеж, как только армия уйдёт за Окс.

Стратеги молчали. На этот раз все понимали, что уничтожение наиболее ретивых и авторитетных командиров и солдат пленённого гарнизона едва ли не единственный выход из ситуации, и Александр хочет, чтобы эту мысль огласил кто-то из присутствующих. На воинском собрании все имеют равный голос, но за последние два года, вековая традиция по воле сумасбродного царя была низведена до декларативной формальности и предложения свои присутствующие высказывать лишь по вопросам тактики сражений. Всё остальное Александр решал единолично, а слышав альтернативные мнения, скатывался до обвинений и обид, порой с непредсказуемыми последствиями для оппонента. Сейчас же, он словно очнулся от морока тщеславия, затмившего ему сознание, и, следуя совету ещё не растерянных друзей, спустился с неба к ним на землю:

– Я готов выслушать каждого, и решение мы примем вместе. Начинай ты, Лисмах.

Следующим утром несколько сотен солдат распяли у подножия скалы, а самого Аримаза, бо́льшую часть командиров и согдийских вельмож с их семьями, укрывающихся в крепости, повесили на её отвесной стене, привязав верёвки к вбитым жердям. Страшной казни могли быть подвергнуты и остальные, но внезапно к Александру прорвался Оксиарт, которого тот пощадил. Он упал на колени и, целуя властителю ноги, взмолился о пощаде своим родственникам. Царь велел показать ему их, и, увидев дочь, тут же сменил гнев на милость: прекрасная девушка сразила Александра наповал своей красотой.