Вплоть до весны, когда амбициозные планы уже были явлены соратникам и единогласно поддержаны общим молчанием, царь пребывал в вакууме здравого смысла. Но в первые дни месяца фраваши17, произошло событие, вырвавшее правителя из сладкого рабства льстивых увещеваний и вернувшее его хоть на время в реальность. А она, естественно, оказалась несколько иной, нежели представляется ослеплённому гордыней и честолюбием: обстоятельствам без разницы, что ты о себе возомнил, и падающий камень не отвернёт в сторону оттого, что ты считаешь себя бессмертным – случился очередной заговор, и на этот раз, действительно опасный. Он-то и восстановил доверие Александра к Птолемею, так как буквально в последний момент, именно стратег прознал о намерении нескольких царских пажей отравить его.

Вечером, после того как Птолемей доложил царю о предателях и первые же допросы подтвердили его слова, он, находясь в своей палатке, вдруг вспомнил о кинжале Мельхиора. Нет, акинак ничем о себе не напомнил. Мысль сама собой появилась в его голове, когда стратег размышлял о последствиях, реализуй заговорщики свои планы. Достав акинак, Птолемей поднёс его клинок к давно зажившей ладони и прислушался к ощущениям. Шрам на месте раны никак не откликнулся.

– Может, сила твоя иссякла… или на самом деле, лишь самовнушение было её источником? – тихо произнёс он, наблюдая, как кинжал что-то отвечает переливами тусклого блеска на кромке лезвия. – Ведь ты вроде ждёшь от меня действий по защите Авесты, а я сегодня спас её главного врага. Или он уже не угрожает писанию? А если угрожает, тогда почему ты позволил мне сберечь жизнь Александру?

Пламя масляной лампы разгорелось, клинок заблестел целиком и отчеканенный фаравахар засиял в сумраке словно звезда.

– И почему ты убил Дария, царя единобожьих персов и ревностного бехдина? Да, со слов Валтасара и многих других, шахиншах и его народ отошли от истинной веры, но тогда, чем тебе оказался неугоден Патрон? Он же свято верил в твоего бога, и вера его была истинной?

Пламя качнулось – кинжал отреагировал мелкими искрами на кончике лезвия, и только сейчас Птолемей удивлённо обратил внимание, что каждый его последующий вопрос, по сути, отвечает на предыдущий. При этом и вопросы, и ответы, возникают в его голове сами собой, а он лишь наблюдает за этим процессом и обрекает их в вербальную форму.

– Хм. Неужто, твоя воля была в убийстве заблудшего Дария, а Патрон её так и не распознал, и за него расправу совершил Барсанет? Ведь поэтому ты его оставил живым? Верно?

Лезвие заиграло жёлто-оранжевыми бликами от всполохнувшегося пламени лампы.

– Интересно, почему тогда ты не остановил меня сегодня и позволил спастись Александру? – Птолемей глубоко вздохнул. – Не… твоя сила не иссякла. Ты просто спокоен. Знаешь что-то.

Пламя опять стало ровным, клинок потускнел, словно заснул, стратег решил последовать его примеру и через несколько минут уже безмятежно храпел.

***

В канун весеннего праздника Навруз армия подошла к крепости Узундара. Расположенное на высоте шести стадий укрепление с двух сторон ограничивалось глубокими ущельями, а с третьей, защищалось скалой, возвышающейся над цитаделью остроконечным пиком. С точки зрения фортификации, сооружение поистине было уникальным и выглядело непреступным. Находясь на границе Бактрии и Согдианы, оно позволяло иметь огромный смешанный гарнизон и держать осаду неопределённо долго. В крепости располагался обширный участок плодородной земли, где выращивался ячмень и овощи, а также озеро, которое питалось талыми и дождевыми водами.