, да и вообще, невесть кто ещё. Необходимо срочно заселить разорённые провинции, для чего он поручил Гефесстиону лично заняться переселением на север части лояльных бактрийцев и людей из соседних областей. Кроме того, как нельзя кстати пришёлся визит ко двору Александра правителя последней непокорённой персидской сатрапии – Хорезма, которую от Согдианы отделяли южные пустыни тех самых массагетов и скифов. Хитрец, почуяв, что могучая армия навряд ли двинется через владения кочевников захватывать его вотчину, решил всё же наведаться и признать власть Александра, планируя таким образом разобраться руками македонцев со своими давними региональными конкурентами. Якобы в знак покорности, он предложил содействие в завоевании ближайших соседей Хорезма, а затем еще колхов
13 и племен, живущих у Геллеспонта
14, Пропонтида
15 и Понта
16. Бредящему мировым господством царю идея в принципе понравилась, и на военном совете, он огласил её как следующий, после захвата Индии, этап эллинской экспансии. А пока он истребовал у хорезмского правителя прислать в Согдиану на постоянное жительство крестьянский и мастеровой люд, в количестве, достаточном для заселения не менее двух городов. Именно на этом зимнем совещании, Александр наконец-то сформулировал и обсудил со своими военачальниками стратегические планы: ближайшая задача – разгром двух последних очагов согдийского сопротивления в южных крепостях Узундара (Согдийская скала) и Партаксены (Скала Хориена); дальнейшая задача – захват Индии, ну и как направление последующих усилий – бросок к Герканскому и Понтийскому морям для овладения территориями южнее и севернее Кавказа. В ходе обсуждения плана окончательно стало ясно, что выросшая из небольшой Македонии, империя раздулась почти до края земли и уже перестала быть собственно македонской, а сделалась личной империей Александра. Империей, которая нужна ему для проведения невиданного до сели социально-политического эксперимента: создание наднациональной сверхдержавы без этнических и религиозных границ, и полностью синкретичным народом, лишённым «предрассудков» своей исторической памяти, культуры и веры. Впрочем, политическую часть замыслов Царь Азии огласил узкому кругу соратников, раскрыв им, пожалуй, и главный нюанс: размывание этнорелигиозной самоидентификации должно касаться всех покорённых народностей, с постепенным внедрением единой религии, идеологии и культуры, в основе которых, будут идеалы эллинского мировоззрения.
– Десятки племён и народов так и останутся разобщёнными своими эгоистичными интересами, которые будут рвать империю на части до тех пор, пока мы не внедрим в их сердца единые образы богов, одинаковое представление о праведных обычаях и культуре. Мы не будем называть эти идеи эллинскими, но по сути, они будут ими! – резюмировал Александр свою речь, весь, трясясь от возбуждения и попеременно глядя в глаза присутствующим. – А для начала нам следует принять варварские традиции, чтобы потом, мягко и незаметно подменить их нашими – эллинскими. Мы, и только мы вправе нести свет истины!
Он ждал реакции, однако все молчали. Молчал и Птолемей…
Дело в том, что после гибели Клита Чёрного Александр впал в затяжную депрессию. Близкие друзья успокаивали царя, но их разумные доводы влияли слабо, а действенными оказались усилия опять же тех самых придворных гадателей-лизоблюдов, убедивших властителя в абсолютной правильности его импульсивного поступка. Эксплуатируя и так воспалённое донельзя тщеславие Царя Азии, они внушали ему веру в свою богоизбранность и непогрешимость, тем самым всё больше затмевая сознание от объективного восприятия реальности. Как результат, все те, кто смел говорить с Александром не в угоду его самолюбию, а руководствуясь фактами, оказались на вторых ролях. А такие, как Птолемей, прямо высказывавшие в личном общении мысли, которые публично огласил погибший Клит Чёрный, и вовсе стали вызывать у него подсознательное недоверие.