Я вхожу в квартиру. Мистер Свонки спрыгивает с дивана, бросив тапочку, которую только что грыз. Подходит ко мне, виляя хвостом, и лижет мне руку, вымаливая прощение. Тапочка, показывает он всем своим видом, сама напрашивалась на съедение.

– Так, давай уточним. Ты просто хочешь детей? Или ты его любишь?

– Люблю ли я Джада? – медленно произношу я. – Хороший вопрос. В смысле, мы постоянно и близко общаемся. Просто это… немного не то, чего я ожидала. Нет никаких… искр. Вместе нам хорошо и комфортно. Он говорит, это лучшая форма любви. Вот я и спрашиваю: а как думаешь ты? Это действительно лучшая форма любви?

Мэгги делает глубокий вдох, и у меня падает сердце. Мы с ней никогда не обсуждали вопросы любви-искры в сравнении с тихой, спокойной, уютной любовью, и мне вдруг становится странно, что я вообще завела этот разговор. Мне хотелось бы взять свои слова обратно. Тем более что бедная Мэгги вышла замуж за человека, который разбил ей сердце, изменив с другой женщиной. Предположительно, в свое время мой отец явно склонялся к любви-искре – в лице моей мамы, – а потом вынужденно передумал.

И кроме того, тут мы приближаемся к еще более опасной территории: у Мэгги нет своих детей. Эта тема, как мне подсказывают все инстинкты, не подлежит обсуждению. Я не знаю, пытались ли они с папой завести ребенка, и у них ничего не вышло, или мы с Хендриксом занимали в их жизни так много места, что там уже не нашлось даже крошечного местечка для ребенка Роберта и Мэгги. Возможно, Мэгги уже не раз думала, что лучше бы мой папа остался в Вудстоке, исчез из ее жизни к чертям собачьим, и тогда она встретила бы другого мужчину, может, родила бы своих детей и не знала этой душевной боли. Наверняка подобные мысли не раз приходили ей в голову.

Мне очень неловко, что я вообще завела этот разговор.

– Знаешь, если честно, – говорит Мэгги, – я не уверена, что между вами нет любви. Может, вы оба просто не видите, что это любовь. Она выглядит иначе, чем вы ожидаете, и поэтому вы ее не узнаете.

– Да. – Я иду в кухню, открываю холодильник и долго соображаю, что приготовить на ужин. Наконец выбираю подвядшие шампиньоны и перец. – Да, ты права. Видимо, это пагубное влияние романтических комедий. Но я совершенно не представляю, чтобы Джад примчался за мной в аэропорт, чтобы не дать мне сесть в самолет и улететь от него навсегда.

Мэгги смеется.

– Это да. Но мы знаем, что он из хорошей семьи и не серийный убийца. А то раньше я за тебя беспокоилась: что ты встретишь в Нью-Йорке какого-то парня, о котором никто из нас даже не слышал, влюбишься в него без памяти, а он окажется маньяком, убивающим женщин во сне. Как случилось с той бедной девушкой в новостях…

– Слушай, я все-таки не настолько паршиво разбираюсь в людях. – Я достаю из ящика нож. – И я никогда не встречалась с серийным убийцей. А ведь только за этот год у меня было сорок четыре свидания благодаря сайтам знакомств!

– Вот поэтому я за тебя и беспокоюсь. Сорок четыре свидания с незнакомыми мужиками.

– Я понимаю, но… – Я уже режу грибы, зажав телефон между плечом и ухом. – Поверь мне на слово, это даже не весело. Я вот только-только вернулась домой с сорок четвертого свидания. С нью-йоркским пожарным. Все должно было получиться отлично. Но не получилось.

– И ты всерьез надеялась, что вы с каким-то случайным пожарным сразу найдете… что? Страсть и секс? Ты ради этого ходишь на свидания?

– Разумеется, Мэг. Страсть и секс – наше всё.

– Но разве это важнее, чем спутник жизни, с которым тебе хорошо и уютно? Кого ты знаешь уже много лет, кому доверяешь и кто всегда будет на твоей стороне? Ты никогда не задумывалась, что, может быть, это ты обесцениваешь любовь? Любовь, в отличие от бурной страсти, всегда остается с тобой. Когда все остальное уходит, она остается.