Валентина Ивановна с “попутчицей”, новой знакомой с детьми, новыми друзьями Игорька, не без труда поднялись в одну из теплушек, где уже было много народу. Такие теплушки были основным средством перевозки людей по железной дороге из-за нехватки пассажирских вагонов. В них возили солдат на фронт и с фронта, возили пленных и вообще просто людей. Посредине теплушки стояла постоянно топящаяся в холодное время буржуйка, а по обе стороны от нее были нары для пассажиров. Игорьку с ребятами ехать так очень нравилось, только вот гулять на остановках одних не отпускали и постоянно отгоняли от дверей ради безопасности. Когда поезд двигался, смотреть через широкую дверь вагона было интересно, но на остановках надоедала одна и та же картина, и все маялись от ожидания и оттого, что никто не знал, когда поезд снова тронется. А стояли на остановках долго, часто и не одни сутки. Так что, когда прибыли в Ленинград, уже наступили холода.

Попутчица, зная из разговоров с Валентиной Ивановной, что у нее в Ленинграде никого не осталось, и негде было остановиться на ночь, пригласила их с Игорьком с собой к своей сестре. И они все, вконец продрогшие, поздно ночью пришли в комнатку в подвальном помещении, где жила сестра попутчицы. Так как комната была маленькой, пришлось всем расположиться на полу вместе с детьми, а их оказалось шестеро: трое детей хозяйки, двое детей попутчицы и Игорек, так что стоять уже было попросту негде. Но после теплушки лежать, хотя и на полу, в теплом нормальном помещении – было счастьем. Все согрелись и уснули. Но ночью пришел муж хозяйки, не совсем трезвый, и стал громко ругать жену, что, мол, устроила здесь ночлежку, и велел всем убираться. Валентине Ивановне с Игорьком пришлось уйти.

Они стояли на лестнице возле двери под синей, напоминающей о только что ушедшем военном времени лампочкой, которой любовался Игорек – такой красивой, невиданной им раньше. Наверх вели ступеньки на улицу, а над ними – темный и неприветливый дверной проем. Валентина Ивановна была в растерянности: “Что дальше?”. Да, неласково их встретил Ленинград. Но делать нечего, идти куда-либо ночью было рано, и, постояв некоторое время на месте, они бесцельно пошли по ночным улицам.

В предрассветном городе было пустынно и холодно, почти на каждой из улиц были руины разбитых бомбами домов с пустыми проемами окон на еле держащихся остатках стен. Из памяти Валентины Ивановны всплыли те теплые, шумные, веселые, многолюдные улицы довоенного города, и стало так тоскливо, что слезы навернулись на глаза. Наконец, пройдя несколько кварталов, они наткнулись на хоть что-то живое, где можно было, по крайней мере, согреться. Это был ресторан. Внутри него было тихо и немноголюдно. Игорек, продрогший и голодный, хорошо запомнил, как им принесли кофе в больших железных эмалированных кружках какого-то темного грязно-фиолетового цвета с мелкими белыми крапинками. Кофе был, как считалось, с молоком, скорее горький, чем сладкий, но зато горячий, и стоил он тогда, как осталось в памяти, пять рублей.

В первую очередь Валентина Ивановна направилась на Маклина в довоенную квартиру. В квартире жили незнакомые люди, которые даже и на порог-то ее не пустили, но посоветовали спуститься к дворнику, если интересуют оставшиеся в квартире вещи. Дверь квартиры дворника открыла его жена и позвала мужа. Ждать пришлось почему-то долго. Выйдя, наконец, в маленькую прихожую, дворник остолбенел и, мгновенно побледневший, прислонился к косяку. Но, быстро придя в себя, он стал что-то быстро и сбивчиво говорить. На Валентину Ивановну, видимо, подействовала встреча знакомого, связанного с довоенным безмятежным прошлым, вызвавшая четкие воспоминания о родных, усиленные еще тем, что она увидела за спиной дворника шкаф из их квартиры, такой родной: “Вот он шкаф, целый и невредимый, а их нет”.