– Да что вы! – со спокойным удивлением отвечала Нина. – Нет у меня никого! О каком Бобкове вы говорите?
– Сволочь! Ну и черт с тобой, предатель хренов! – слышалось Бобкову. – Мерзавец, больше не приходи ко мне, я тебя на порог не пущу! Туфли свои хоть забери, я их вчера во дворе подобрала… забери вместе со своей курткой поганой!.. И чтобы духу твоего у меня не было!
И Бобков услышал звук упавшей на пол обуви. «Позлись, позлись, – со злорадством думал он. – Я вчера не так злился!»
Через полчаса, позавтракав и получив приглашение от Нины прийти к ней в гости еще раз, Бобков спускаясь по лестнице с пятого этажа думал о том, что если он помирится с Нинкой, то у него в одном месте, притом в одном подъезде будет сразу две любовницы – на выбор. И это будет ему наградой за пережитые страдания. А если не помирится с Нинкой, то… у него теперь есть Нина, и он ничего не потерял.
И на душе у него было приятно и радостно. «Какая деликатная… какая умница эта Нина, ни ухом, ни бровью не повела, что она о чем-то знает, ни слова, ни полслова не спросила, что да как, стало быть, я ей пригодился! Не то, что Нинка – грубая и бесцеремонная, никакого в ней обхождения, никакой деликатности… А Нина… Ниночка… о, надо будет завести с ней роман!»
Горе луковое
Лодочная стоянка на берегу Амура, окруженная дощатым забором. С противоположных сторон резким светом бьют два прожектора, освещая множество беспорядочно разбросанных по всей территории разнообразных сарайчиков и сараюшек. Это – рыбацкие «хижины», где рыбаки держат свое хозяйство – моторы, сетки, снасти, весла и многое другое, а иногда и спят здесь, упав на кучу какого-нибудь тряпья – то ли отдохнуть, то проспаться после удачной рыбалки и крепкой выпивки. У «хижин» там и сям припарковались автомобили.
На песчаный берег набегает небольшая пенистая волна. Тихо. Девять часов вечера, но сумерки уже сгустились. С реки слышится беспрестанный рокот моторных лодок. С берега лодок не видно, они угадываются на воде то вблизи, то в отдалении красными и зелеными огнями своих бортов.
Середина сентября. Днем еще жарко, иной раз свыше двадцати градусов, а ночью холодно, очень холодно, особенно когда из распадков сопок, расположенных на противоположном берегу реки, вдруг потянет леденящим дуновением, рожденным где-то далеко, в самых недрах Сихотэ-Алиньского хребта, – и тогда холод забирается под куртки, свитера, кальсоны…
Идет осенний ход кеты – самый ее разгар, горячая пора для этого города, благосостояние жителей которого и их достаток в большинстве семей в немалой степени определяется осенней рыбалкой, удачным выловом рыбы. Так заведено десятки лет. Кета – кормилица города, и полмесяца-месяц удачной рыбалки может обеспечить семью пропитанием и деньгами на весь год.
У самых ворот – домик сторожей, нанимаемых на летний сезон – небольшая дощатая избенка с невысоким крылечком и трубой над крышей. Высота трубы режет глаз, так как нелепо торчит значительно выше конька. Мужики зовут избенку сторожкой.
У сторожки – кучка мужиков. По громкому смеху угадывается какое-то постороннее оживление и веселье, несвойственное и этим суровым, однообразным будням и самой предночной поре и рыбацким делам и вызванное каким-то невероятным событием.
У крайней к сторожке лодки – двое. Они только что причалили, и каждый из рыбаков занят своим делом. Один – в шерстяной вязаной шапочке и меховой куртке, в болотных сапогах – сидит на корме и перебирает сети, аккуратно укладывает их, чтобы потом уложить в мешок, и они не запутались. Второй – высокий, в рыбацком комбинезоне, в шерстяном свитере грубой вязки – достает из кладовой носа лодки кетины, «хвосты», и укладывает их в мешки.