– Седина в голову, а бес в ребро… – со смешком прибавляет кто-то из мужиков.

И опять следует взрыв смеха.

Гаврилыч – это сторож, старик лет семидесяти, заступивший на дежурство часа два назад. Видно, как в свете прожектора седой старик в камуфляжной робе перебегает от лодки к лодке, задерживаясь возле каждой из них какое-то время.

– Счас сюда примчится… Как пить дать! Там еще на тонь никто не ходил, он рыбы не найдет!!

На крыльцо выходит Танька – крепкая, дочерна загорелая бабенка лет тридцати, прижившая двоих детей от разных сожителей. Она из местных жителей, из ближайшей к лодочной стоянке слободки Комаровки. Добывать на пропитание таким способом – ее ремесло.

– Ну что, есть желающие? – спрашивает она. – Ну, смелее, пока я добрая!

– Счас Гаврилыч одолжит пару хвостов и прибегнеть к тебе…

В путину не до баб. Мужики грязные, потные, пропахшие рыбой, притом одетые в такую одежду, которую и долго скидывать, и долго потом надевать – болотные сапоги, портянки, комбинезоны, а то и резиновые костюмы, в которые влезаешь, как в спальный мешок. А под костюмом теплые кальсоны, свитер, а то и два, фланелевая рубаха, да сверху комбинезона еще куртка..

– Таньк, дашь за одного самца? – шутит один из мужиков.

Танька, тертая и битая жизнью, за словом в карман не лезет:

– За самца дам тебе… только понюхать!

Мужики хохочут.

– А за самку хорошую?

– Ну, если за хорошую, то дам… на полшишечки…

Мужики опять хохочут.

Танька уходит обратно в избенку, говоря:

– Надумает кто, так я жду…

Она возвращается в сторожку, отданную на это время в ее распоряжение. Здесь – сколоченный из досок топчан с тюфяком, застеленный простеньким, тоненьким одеяльцем, подушка. В углу – печка, на ней расставлены несколько закопченных кастрюль разного калибра. Чувствуется сильный запах рыбы, горкой сваленной у двери на полиэтиленовую пленку. На крошечном столике стоит одноконфорочная плитка, а на ней чайник, закопченный и знавший под своим днищем огни костров и печек. У столика расставлены два табурета, крошечные оконца.

– Гля, Гаврилыч к нам обратно дует! Не нашел он там «хвостов», я же говорил…

Гаврилыч подбегает к сторожке.

– Ребята, кто с рыбалки? А? Одолжите пару хвостов, ей-богу, отдам. Пенсию получу, деньгами отдам!

– Да нету, всю продали…

– А мы еще не ходили…

– Да я ж отдам, мужики! – умоляет он.

– Вон Степан с тоней пришел, у него проси…

– Степан, одолжи пару кетин, я восемь годов бабы не нюхал!.. Войди в положение, восемь годов его не чувствовал… Выручи, а?

Степан кряхтит, сопит, поднимает вверх брови в раздумье, закуривает еще одну сигарету – жаль расставаться с частью улова, пусть и небольшого, добытого тяжким трудом, притом – на бабу. Отдаст ли сторож – еще неизвестно. Но сторож – фигура на стоянке важная, глядишь, лишний раз присмотрит за добром – да мало ли…

– Выручи, Степан, деда, пока в нем возможности не упали…

Снова слышится взрыв хохота. Лицо Степана искажается ехидной усмешкой.

– Да на что тебе баба, Гаврилыч? – спрашивает он.

– Говорю же тебе, что восемь годов, как моя умерла, я ж его восемь годов не чувствовал, войди в положение…

– Ну дык и успокойся!

– Что ты, Степан, скряжничаешь? – говорит приятель. – Одолжи ты деду два «хвоста», пусть он на старости лет напоследок побалуется!

– Как-нибудь обойдусь без советчиков! – отвечает Степан. – Много вас тут советчиков выискалось…

– Степ, войди в положение, – умоляет сторож.– Я ж с пенсии отдам…

Степан сердито сплевывает, хмурится, отшвыривает сигарету и говорит:

– Ладно, дед, иди, побалуйся, если приспичило…

Кричит своему напарнику:

– Никола! Дай Гаврилычу пару «хвостов» из моей доли, самца и самку…