Поскольку крыло и птица – не одно и то же, но крыло превосходит птицу, если мы увеличим меньшее, то есть птицу, сказав «крылатый», мы поймем крыло как крылатого; так что все наоборот: ведь мы также говорим, что крылатый – это крылатый с крылом.

В этом примере меньше, чем в крылатой птице, которую мы растили, но в том, что будет сказано, больше, ибо когда руль корабля отпущен, разве он больше не рулит? Ведь мы не скажем, что корабль без руля, ибо у многих кораблей нет руля, как у акации. Поскольку они неравны, их нужно сделать равными. Неравное можно сделать равным, либо уменьшив большее, либо увеличив меньшее. Так что если корабль больше, а руль меньше, мы уравняем их, уменьшив больший и назвав его рулем, чтобы он тоже мог рулить, когда будет уравнен. Поэтому скажем, что руль – это руль, подобный рулю, и наоборот, что руль, подобный рулю, – это руль, подобный рулю. Так что в первом примере крылатая птица была меньше, чем крыло, которое мы увеличили, а во втором – больше, чем корабль руля, который мы уменьшили.

Тогда нам необходимо давать имена, говорит он, когда нет ни текста, ни имени, которые можно было бы противопоставить, как он сделал в отношении рулевого. Опять же, если голова сопутствует животному, и мы говорим «голова животного», это не противоречие, потому что мы не говорим, что животное – головное: у некоторых животных, например, у акулы, нет головы. Поэтому необходимо придумывать имена и вводить новшества в обычай, ведь противопоставление происходит привычным образом; так, правильно приписывается, когда мы говорим «голова рулевого», ведь, сказав так, мы можем назвать рулевого и головой рулевого. Всякий раз, когда мы хотим придумать имя, мы выводим его из первого и противоположного, например, от штурвала к рулевому, а от головы к голове рулевого, и точно так же в других случаях. И так все выражается в терминах чего-то противоположного.

Он дает нам правило, ибо мы не сможем правильно придумывать имена, если имя не встречается в обиходе.

Ибо все, что присваивается, возвращается. Но если оно не было должным образом присвоено, то даже то, что обычно взаимно, уже не может быть взаимным; например, мы говорим «слуга хозяина – слуга», и это взаимно, как «хозяин слуги – хозяин». Но если слуга не отвечает должным образом, то есть не как хозяин, а как человек, то это уже не может быть взаимностью; ведь нельзя сказать: «Человек – слуга человека». Поэтому, если он не отвечает должным образом, он больше не может отвечать взаимностью, ибо взаимность возникает только и исключительно в соответствующих контекстах.

Если, говорит он, оно уместно соотносится с чем-то, то, отбросив все остальное, остается только то, с чем оно уместно соотносится, или взаимность, а в целом – отношение к чему-то; например, если слуга уместно соотносится с господином, а двойник или вместилище знания удаляется, то слуга остается тем же самым по отношению к сказанному, но если удаляется господин, то он уже не называется слугой.

И нет ничего удивительного в том, что эти вещи произошли; ведь дело не только в том, что они произошли, но в том, что эти вещи, которые произошли бы в отношении статуса слуги, рассматривались бы как произошедшие и были бы отнесены ко второй категории, но в первую очередь и сами по себе Хозяин является таковым по своей природе.