Этот лофт – другое дело.

Здесь высокие потолки, кирпичные стены, огромные окна. Свет попадает внутрь мягкими лучами, отражаясь от деревянного пола с потёртостями, оставшимися от предыдущих жильцов. Старые балки на потолке контрастируют с современной мебелью, а открытая планировка создаёт ощущение пространства, в котором дышится свободно. Здесь можно заваривать кофе на широкой бетонной кухонной стойке, расставлять книги в хаотичном порядке на металлических стеллажах у стены, заваливать комнату подушками и пледами, чтобы создать уголок, который будет только моим. Здесь у меня наконец есть нормальная личная ванная – просторная, с чёрно-белой плиткой в винтажном стиле, круглым зеркалом в золотой оправе и широкой стеклянной перегородкой в душевой, на которой всегда остаются следы пара. Этого уже достаточно, чтобы считать это место домом. Почти.

Я быстро выстраиваю ритм жизни, который мне удобен.

– Утро: завтрак, тренировка, душ, кофе.

– День: работа, редакция, встречи, тексты.

– Вечер: прогулки, книги, друзья, сериалы под пледом.

– Дополнительный пункт: игнорировать Грейсона.

Но этот пункт сложнее, чем кажется. Потому что он – как случайно скачанный вирус в системе. Я не вижу его, но он есть. Музыка сквозь стены. Сигаретный дым в общем коридоре. Голос, обронённый в телефон, когда он проходит мимо моей двери. Он в этом пространстве, он в нём двигается так, как будто владеет им. А мы его гости. И это вызывает раздражение, сравнимое с нестерпимым зудом в одном месте, до которого невозможно дотянуться.

– Мне кажется, у него дефицит внимания.

Райан отрывается от камеры, задумчиво смотрит на меня.

– Думаешь, того, что он собирает стадионы, ему недостаточно?

Мы сидим в его комнате – самом эстетичном месте в этом лофте. Если моя комната – это рабочая зона с минимализмом, то его пространство – это галерея его собственной жизни. Полароидные снимки, приколотые к стенам, стопки журналов, книги по архитектуре, дизайну и фотографии, линзы и объективы, хаотично разбросанные по столу. В воздухе пахнет дорогими духами, плёнкой и свежезаваренным травяным чаем. Я сижу с бокалом вина, подтянув ноги на диван.

– Ладно. Тогда у него его профицит.

Райан смеётся, снимает очки, протирает их подолом свитера.

– Что конкретно он опять сделал?

– Он существует.

Райан закатывает глаза.

– Журналистика, мать её. Факты, Эйвери. Где факты?

Я фыркаю.

– Окей. Он играет по утрам и ночам, раскидывает бутылки и окурки по кухне, постоянно водит кого попало и в целом ведёт себя так, будто это его личное королевство.

Райан поднимает бокал.

– Но в твою комнату он же не лезет.

Я вздыхаю.

– Это единственное, что его спасает.

Райан улыбается.

– Боже, Эйв. Ты иногда звучишь так, будто он твой заклятый враг.

Я смотрю на него с лёгким прищуром.

– Это глупо. Ты знаешь, что я не злопамятная. Он просто очень мне неприятен.

Лорен – колумбийка, с выразительными чертами и тёмной кожей, волосы у неё всегда завязаны в пучок, из которого выбиваются пряди. Её движения тихие, почти кошачьи, а глаза – внимательные, как у людей, которые привыкли слушать больше, чем говорить. Единственная в этом доме, кто умеет не шуметь. Обычно она сидит у себя в комнате или в общей гостиной, рисует новые эскизы татуировок для своих клиентов. Мы уже пересекались раньше, когда я просто приходила к Райану, – короткими разговорами на кухне, на общих тусовках, дружелюбным "привет" в коридоре. Она никогда не задаёт лишних вопросов и никогда не лезет в чужие дела.

Сегодня мы снова пересекаемся перед работой на кухне. Я сажусь напротив, ставлю рядом кружку с кофе. Кухня – это одно из самых атмосферных мест в доме. Деревянные шкафы с открытыми полками, на которых хаотично расставлены тарелки и чашки разного цвета и формы, массивный обеденный стол, за которым можно сидеть часами. Над ним – индустриальная лампа, дающая мягкий, рассеянный свет, который делает утро менее резким.