Мы движемся по Бронной в сторону Никитского бульвара, она машет рукой кому-то на открытой веранде кафе, а человек машет в ответ.

– Ну, рассказывай, – говорит она.

– Что именно?

– Что-что, как ты там вообще? Ни с кем не общаешься, никому не отвечаешь, – говорит она, откусывая мороженое.

– Там все не так, как здесь.

– Да понимаю, я там была, там прекрасно, – говорит Катя.

– Да обычно там на самом деле. Мне там хорошо, но иногда неуютно. Я чувствую, что я там не свой. И в этом университете, и на вечеринках. Как бы ни было там много знакомых, все по-другому

– Там просто нет нас, – говорит Катя.

– Да я и зависать перестал уже. Я могу там с кем-то встретиться, поужинать, но на всякие вечеринки редко хожу.

– Но ходишь, – посмеивается Катя.

– Редко.

– Но ходишь, – повторяет Катя, а я молчу.

Мы заходим в магазин за сигаретами. На кассе я узнаю продавщицу, которая, кажется, работала здесь всегда. Я прошу «Мальборо», она пристально смотрит на меня (мне кажется, она меня тоже вспомнила), потом пробивает пачку, и мы с Катей выходим. Я закуриваю.

– Почему ты перестал со всеми общаться? – спрашивает Катя. – Я же, когда прилетала, писала тебе. У тебя всегда «прочитано», но ты ни разу не ответил. Мы могли бы вот так же и там прогуляться. Съесть по хот-догу в Централ-парке или Брайант-парке. Я тебе писала каждый день, а ты вообще ничего. Ты и Свете ничего не ответил, когда она прилетела.

– Там все по-другому, – говорю снова и затягиваюсь сигаретой.

– Ладно, не буду тебя грузить. Не мое дело. Хорошо хоть, сейчас встретились, а то кто знает: может, вообще никогда больше не увидимся.

– Не говори так, тем более когда…

– Ты знаешь, – резко перебивает меня Катя, – трудно как-то все стало.

– Что ты имеешь в виду?

– Да вообще все. Мои родители практически не общаются.

– Это мне знакомо, поверь.

– И за этот год у моих знакомых не стало друзей, и от нас ушла Мира. – Катя ускоряет шаг. – Мне иногда кажется, что все как-то быстро живут, другому я не могу найти объяснения.

– Ну, Мира всегда у нас была самая спокойная, она никуда не торопилась, – говорю я.

Кате кто-то звонит, но она скидывает.

– Ага. Но кто-то подтолкнул.

– Подтолкнул к чему? – недоуменно спрашиваю я.

– Не знаю.

Мы выходим на Никитский бульвар и направляемся в сторону Арбата. Я иду и думаю над словами Кати, а потом пытаюсь прогнать эти мысли.

– Я с ней не общалась в последнее время, – говорит Катя, – как-то мы… как-то нас всех раскидало, как атомы, в разные стороны, после того как ты уехал. Объединяют теперь только социальные сети и похороны.

– А ты когда ее видела в последний раз? – спрашиваю я. – В смысле вживую?

– Весной. Я ее видела здесь недалеко, она гуляла с какой-то подругой. Мы даже поболтали. У нее взгляд был такой…

– Какой?

– Ну, не Мирин. Вспомни ее пронзительный взгляд – казалось, что у нее глаза-рентгены, что она видит тебя насквозь.

Это правда.

– А тут взгляд был как-то странный, русалочий, глаза будто стеклянные, ничего не выражали.

Я собираюсь сказать, что Алекс тоже ее видел, но не говорю, потому что не хочу, чтобы Катя знала, что я виделся с ним.

– Ты знаешь, что ее искали? Мира не появлялась дома два дня.

– А где она была все это время?

– На скамейке, – говорит Катя.

– В смысле – ее тело находилось два дня в этом дворике и никто не обращал внимания? – спрашиваю я, и мне становится немного страшно.

– Да.

– Пиздец… А что она вообще там делала? Они же давно уехали оттуда. Там вообще никого не осталось. Ну и это как бы не близко. Слушай, мне сегодня Юлька показывала какой-то телеграм-канал. Там было и про отца Миры.

– Я знаю, я читала. Да обычный трэшняк и сливы. Таких мало, что ли?