Пару раз в день гоняли скотину на водопой на речку, которая находилась за железной дорогой, в районе аэродрома. Купались до одури. Смотрели, как взлетают и садятся самолеты. В то время, ввиду отсутствия автомобильных дорог, с Омском, Кустанаем, Акмолинском, Павлодаром, Карагандой и некоторыми другими городами Щучинск имел воздушное сообщение. Летали как грузовые, так и пассажирские самолеты АН-2, в простонародье имевшие название «кукурузник».

На речке всегда было много ребятни и в основном из Копая. Копай – это легендарное обособленное поселение на территории города Щучинска. Возник он в конце двадцатых годов, когда мимо Щучинска строили железную дорогу до Караганды. Тогда строители дороги сооружали для жилья временные землянки. Стеновым материалом служили пласты дерна, которые тут же выкапывали рядом с сооружаемым строением. Поэтому он в народе получил название Копай-городок, а в дальнейшем стал называться просто «Копай». В 1944 году в Копай были завезены, депортированные с Кавказа ингушские, балкарские и чеченские семьи, которые расселили в брошенных землянках. Их было довольно много, в связи с чем в том же году количество таких землянок возросло в несколько раз, и поселок Копай протянулся вдоль железной дороги километра на три, да и в ширину он был километра на полтора. Кавказские семьи были многодетные, и население Копая в то время составляло не менее пяти тысяч человек. Там даже имелась своя начальная школа.

На речке всегда было спокойно – никто никому не мешал, пока не появилась группа копайских ингушат, вообразивших себя абреками и решивших установить на территории свое верховенство. Мало того, они попытались навести в наших карманах «шмон». Нам это, естественно, не понравилось, о чем было сказано им предельно ясно. В ответ кучка ингушат (человек пять или шесть) кинулась на меня и двух моих друзей – таких же пастушат, как и я, драться. Вдруг лежащая спокойно моя собака ощетинилась и зарычала, всем своим видом показывая, что нападающим придется несладко. А когда, несмотря на это грозное предупреждение, один из ингушат все-таки приблизился ко мне, она не раздумывая, схватила его за штанину. Абреки с позором бежали. С тех пор на речку я постоянно приходил с Верным.

На улице Луговой, параллельной нашей Каменно-Карьерской улице, жили около десятка ингушский семей. Один из ингушей по фамилии Хадзиев имел две жены. Каждая из его жен жила со своими детьми в отдельной землянке. У каждой жены были сыновья, мне одногодки, Куреш и Дауд. Между собой они были сводными братьями. Их отец имел лошадь, которую по очереди пасли эти два его сына на том же пустыре, где я пас свою корову. Жили тогда ингушские семьи очень бедно, и с собой этим ребятам их матери давали только спеченную в тандыре темную, из муки грубого помола (смолотой из пшеницы на ручной мельнице), лепешку. Имея с собой такой дневной паек, и Куреш, и Дауд были постоянно голодными.

Мой же «перекус», который собирала мне мать, отправляя на пастбище, состоял из овощей со своего огорода (огурцы или помидоры), большой бутылки молока, солидной краюхи домашнего хлеба и большого шмата копченого сала.

Несмотря на то, что мусульманские законы, которые очень строго соблюдали в ингушских семьях, не разрешали есть свинину, аппетитный вид и запах копченого сала непроизвольно вызывал и у Куреша, и у Дауда обильное слюноотделение – голод не тетка.

Мне же очень хотелось прокатиться на их лошади и тогда между мной и Курешем (Даудом) происходил примерно такой диалог:

– Сашка, дашь сала?

– Дам, а ты на лошади дашь покататься?