Квитка кормила нас молоком шесть или семь лет. В последний год она уже не была стельной, но всю зиму молоко еще давала. Перед весной удои становились все меньше и меньше. Стало ясно, что в будущем ждать от нее молока бессмысленно – корова стала яловой. Как всегда, решение в таких случаях одно – животина идет под нож. Родителями было принято решение – сдать ее на Щучинский мясокомбинат. Тогда он назывался просто – бойня. Повели мы ее туда вдвоем с отцом. Мне идти и смотреть как будут убивать мою любимицу очень не хотелось, но ослушаться отца я не мог – кто-то должен был приглядывать за скотиной, когда он будет оформлять необходимые документы.

В то время стоимость принимаемого мясокомбинатом скота определялась по его весу и уровню упитанности, который зависел от размера слоя жира на мясе. Оценка осуществлялась в следующем порядке – вначале специальный ветеринарный техник-приемщик на глаз определял уровень упитанности животного, в зависимости от которого устанавливалась цена одного килограмма живого веса принимаемого скота, а затем его взвешивали. Чем выше упитанность, тем больше цена.

Повели мы корову на убой довольно рано. Когда подошли к мясокомбинату, то я увидел, что перед его входом уже скопилось человек тридцать народу. Тут же к специально сделанным коновязям был привязан и приведенный ими скот. Отец пошел оформлять документы, а я остался с коровой. Животные как будто что-то чувствовали – вели себя очень нервно и тревожно мычали.

Через некоторое время подошел отец с ветеринарным техником-приемщиком. Здесь я стал свидетелем острого спора отца с приемщиком скота. Осмотрев нашу корову, приемщик сделал заключение, что уровень ее упитанности средний. Отец не согласился и очень профессионально стал доказывать, что уровень упитанности выше среднего. Чувствовалось, что отец отлично знает предмет спора – в нем заговорила семейная профессия коновала. За этим спором молча наблюдали другие сдатчики скота. Вначале приемщик от доводов отца попытался отмахнуться, но так как свидетелями этого спора были и другие люди, да и на алтарь была поставлена его профессиональная репутация, согласился оценку упитанности сделать после забоя коровы и снятия с нее шкуры.

Часов в десять нас стали запускать на территорию бойни. Когда Квитку стали заводить на весы, она стала так упираться и жалобно мычать, что отец, увидев мое страдальческое лицо, сжалился надо мной и отпустил на улицу. Тушу коровы я увидел уже без шкуры. Отец с приемщиком и свидетелями делали замер жира на мясе. Приемщик стоял красный и молчал – спор он проиграл.

За сданную корову мы в тот же день получили (по тем временам) громаднейшие деньги – около семи тысяч рублей. Для сравнения – булка хлеба стоила 1 рубль 60 копеек, мясо на рынке в пределах 10 рублей, бутылка водки 21 рубль 20 копеек. Отец по такому случаю купил нам с Алешкой по очень дорогой кепке, стоимостью 60 рублей каждая, и гармошку за 450 рублей. Другие члены нашей семьи в тот момент подарков с этих денег не получили, так как их не было дома – мать была в очередной «торговой экспедиции», Анатолий служил в армии, а Алла где-то училась. На этой гармошке ни я, ни мой младший брат играть так и не научились. Справедливости ради стоит сказать, что «цыганочку», «яблочко» и «подгорную» я все-таки пиликал. Гармошка прослужила не больше года, так как на ней училась играть почти вся пацанва нашей улицы.

Квитка ежегодно приносила нам потомство. Первый теленок, которого она произвела на свет, был бычок, которого впоследствии родители после откорма пустили на убой, а второй – телочка Зорька. Не знаю, кто был ее отец, но экстерьер ее тоже резко отличался от большинства коров. Она была темно-бурого цвета, короткая, как бык, и почти в полтора раза выше ростом всех остальных коров в стаде. Это тоже была высокоудойная корова – будучи еще первотелкой, она давала более двадцати литров молока в день. Когда не стало Квитки, Зорька сразу же заняла ее место вожака в табуне. Правда Зорьке не довелось долго быть нашей коровой – местные ветеринары нашли у нее бруцеллез и ее раньше времени пришлось отправить на мясокомбинат. Последнюю телочку, которую нам принесла Квитка, назвали, за ее ярко-бурый цвет с крупными белыми пятнами, Березкой. Я ее так разбаловал, что она бегала за мной как собачонка. Она была подарена родителями на свадьбу Алле. Потом молодая семья, уезжая в Ерементау, продала ее. После того, как сдали на мясокомбинат Зорьку, мои родители держать коров перестали.