Родственники родителей из других городов передали для меня три букваря, но ни один из них не был даже похожим на букварь, по которому нас учили в школе.

И все-таки я, в начале своего учебного процесса, находился в гораздо лучших условиях, чем мои старшие брат и сестра. Начало их учебы в школе пришлось на первый послевоенный год. Как они мне рассказывали, писать им приходилось химическими карандашами на старых газетах. А учебников было по одному на пять-шесть учеников.

Пенсии отца по инвалидности и его зарплаты кладовщика семье для нормальной жизни все равно не хватало, так как основную долю семейных затрат составляли расходы на строительство дома. Поэтому, чтобы как-то решить наши проблемы, мать решила заниматься «коммерцией», или, в нашем сегодняшнем понимании, мелкой челночной торговлей. Она со своими старшими сестрами, тетей Полей и тетей Наташей, стала ездить поездом Челябинск – Ташкент на юг за сухофруктами, в основном урюком и курагой. Эти сухофрукты они закупали оптом на ташкентских базарах, привозили в мешках и потом в малый развес продавали на нашем рынке. Времени на одну такую поездку – туда и обратно – уходило около недели. Мне тогда было лет семь, и я всегда с нетерпением ждал мать. Во-первых, скучал, а во-вторых, по приезде она нам каждому насыпала по большой кисеюшке сушеного урюка, вкуснее которого не было ничего на свете. В то время мы были не избалованы сладким, даже съесть порцию молочного мороженого на пергаменте для нас было великим праздником. Когда урюк съедался, то я снимал гирьку с настенных часов-ходиков и приступал к добыванию ядрышек из косточек. У меня была не просто любовь к урюку и кураге, а страстная любовь. Кстати, она сохранилась и в зрелые годы – на нашем столе всегда в наличии сушеные сухофрукты.

Однажды, после очередного вояжа матери на юг, меня уже не удовлетворила положенная мне кисеюшка урюка, и я замыслил его тайную экспроприацию. С вечера, пока мать была во дворе, я тихонько развязал завязки на одном из мешков и стал ждать, когда все заснут. Когда я понял, что все уже спят, то потихоньку встал с постели, на цыпочках подкрался к мешку, залез в него рукой, набрал пригоршню урюка и стал тихо его грызть. И вдруг, я весь обомлел, кто-то шарил по столу, ища спички. Вначале зажглась спичка, а затем керосиновая лампа или каганец (сейчас уже не помню), и, к своему ужасу, я увидел мать, которая стояла и молча смотрела на меня. Не от страха – от стыда – у меня онемели ноги и, заикаясь, я пролепетал: «Мама, я съел всего две штуки, остальное сейчас все положу на место, и больше никогда такого делать не буду».

В первую очередь, я ожидал, что вначале ее рука схватит меня за ухо, затем я получу затрещину, а уже утром моя персона будет предметом сурового осуждения на общем семейном совете. Но ничего этого не произошло. Она присела рядом со мной на табуретку и прижала меня к себе. «Ладно, сынок, доедай, что взял», – сказала мама и заплакала. Мне казалось, что плачет она от обиды на меня. От этого меня душил стыд, и, прижавшись к ней, я умолял ее простить меня за то, что я сотворил.

Только много позже, став уже довольно взрослым, анализируя свои детские поступки, я понял, что плакала она не от жалости к горстке урюка, а от того, что из-за бедности своей не могла позволить себе досыта накормить своего ребенка тем же урюком.

Кстати, надо сказать, что не только наша семья испытывала недостаток в средствах. После войны основная часть населения страны жила в таких же, если не в худших, условиях. Особенно бедствовали солдатские вдовы, оставшиеся с малолетними детьми. Зарплата была чисто символическая. Спасало подсобное хозяйство. Крупный рогатый скот, свиней, коз, овец, гусей, уток, кур держали все. Я не помню на нашей улице ни одного дома, в котором бы не было живности. Например, только с нашей округи, которая составляла примерно десятую часть населения города, весной для выпаса за городом формировалось четыре крупных стада коров. Каждый клочок приусадебных участков был засажен картофелем, овощами. Зерновые отходы на корм домашних животных достать было очень сложно, поэтому многие семьи через предприятия, в которых они работали, брали участки земли за городом, где выращивали картошку, которая зимой шла на корм свиньям и птице. Всем моим сверстникам, в том числе и мне, родителями было вменено в ежедневную обязанность где-нибудь нарвать и принести домой мешок, а то и два, травы для корма домашней живности. Как правило, и все летние работы по выращиванию овощей на домашних огородах – поливка, прополка – были возложены на нас – подрастающее поколение. Нам с самого малолетства прививали обязанности семейного труда.