Метрах в тридцати вразброс росло восемь или девять чахлых миндальных деревьев, скорее всего, остатки прежних садовых посадок.

Вокруг – ничего, вернее, пейзаж, весьма похожий на тот, что привиделся ему во сне.

Стоп, минутку, если приглядеться, деревьев было не восемь или девять, а ровно четырнадцать.

То есть девять были целыми, со стволом и кроной, а от пяти оставался один ствол.

Верхушка была срублена не топором по частям, а словно бы деревьям снесли башку одним точным и четким ударом: крона каждого дерева, целехонькая, лежала на земле в десятке метров от своего ствола.

Что тут могло произойти?

Комиссара разобрало любопытство, и он подошел к ближайшему обезглавленному дереву.

Срез был ровным, словно действовали скальпелем. Но даже встав на цыпочки, он не мог толком ничего разглядеть.

Тогда комиссар прошел десять шагов и осмотрел верхушку дерева – падая, та опрокинулась.

Нет, не мощный клинок одним махом сшиб дерево, а нечто огненное – ясно виднелись темно-коричневые следы жженой древесины.

И вдруг он понял.

Развернувшись, понесся к дому и на углу едва не врезался в Фацио – тот выбежал звать комиссара.

– Что там? – спросил Фацио.

– Что там? – спросил Монтальбано.

– Мы нашли… – начал Фацио.

– Я нашел… – одновременно с ним начал комиссар.

Оба запнулись.

– Будем спрягать глагол «найти» целиком? – спросил Монтальбано.

– Говорите сперва вы, – сказал Фацио.

– Я нашел за домом деревья, их укоротили чем-то вроде гранатомета или ракетницы.

– Ни хрена себе, – сказал Фацио.

– А ты что хотел сказать?

– Мы нашли шесть листков «Островного вестника» в масляных разводах.

– На что спорим, это оружейная смазка? – предложил Монтальбано.

– Никогда не спорю, если уверен, что проиграю.

– Там было оружие, и они решили его испытать, стреляя по деревьям, зуб даю, – сказал комиссар.

– А теперь что будем делать? – спросил Фацио.

– Давай зови всех.

– И куда пойдем?

– Поищем осколки под деревьями.

До часу дня они шарили в траве и пыли.

Когда нашли с килограмм осколков, комиссар сказал, что этого довольно и можно возвращаться.

Они отвезли Интелизано домой, наказав никуда не уезжать и ни с кем не говорить об этом деле, а потом поехали в комиссариат.

– Как договоримся? – спросил Фацио.

– Занеси ко мне в кабинет осколки и газетные листы и скажи Мими, что мы с ним увидимся в четыре. А я сажусь в машину и еду обедать. Дай-ка мне свой мобильный.

Было уже полтретьего, и он боялся, что Энцо закроет заведение. От голода сводило кишки.

– Если я приеду минут через сорок пять, покормишь обедом?

– Закрыто у нас!

– Монтальбано это!

Отчаянный вой подыхающего от голода пса.

– Простите, синьор комиссар, не признал. Приезжайте, когда пожелаете – для вас всегда открыто.

На парковке комиссариата Монтальбано направился было к своей машине, но его окликнули.

– Синьор комиссар, вам звонят!

Хорошо, что он успел предупредить Энцо. Зашел в каморку к Катарелле.

– Синьор комиссар, тут на проводе одна синьора, хотя, по мне, никакая она не синьора, а спрашивает вас, лично-персонально.

– Она назвала себя?

– Не пожелала, синьор комиссар. Я потому и говорю – никакая она не синьора.

– Поясни-ка.

– Синьор комиссар, я ей – как вас зовут, а эта личность давай хамить.

– Как – хамить?

– А вот так. Говорит: баран!

Мариан! Он вырвал из рук трубку, нажал на кнопку коммутатора и так зыркнул на Катареллу, что тот пулей вылетел из каморки. Хотел ответить, но голос куда-то делся.

– Гхы?..

Все, что он смог издать.

– Привет, комиссар, я в аэропорту, скоро вылет. Сказала, что позвоню вечером, но не удержалась, так захотелось услышать твой голос.

Голос! Да он двух звуков выдавить не может.