Меня он не замечал. Я стоял на пороге купола и смотрел на него. Вот он взял щепотку песка, высыпал песок на ладонь, поднёс к глазам и долго его разглядывал, шевеля губами. Потом подбросил песчинки в воздух, и они закружились в нём маленьким золотым смерчем.

Я услышал неясный звук, словно где-то запела флейта – далеко, так далеко, что мелодию было не различить; но в этом неуловимом звуке было что-то очень знакомое, что-то из детских лет, счастливое и спокойное, невозможное в моей новой жизни.

Песчинки продолжали кружиться. Мороморо с белым лицом смотрел на них неподвижным взглядом. Губы его дрожали. Золотое веретено песка стало набухать и расти, превращаясь в прозрачный шар и постепенно утрачивая прозрачность. Шар вращался в туманной дымке, на поверхности его проступали зыбкие, неясные контуры; я смотрел на это волшебное превращение и узнавал в рисунке на сфере знакомые очертания материков.

Далёкая йота флейты выплывала из глубины памяти.

Земля. Которую. Я. Оставил.

Женщина. Которую. Я. Любил. Которую. Я. Люблю…

В зарослях марсианской акации послышался слабый звук – лопнула на дереве кожа? по песку прошелестела огнёвка? Мороморо выбросил вперёд руку, и призрак Земли исчез, развеянный струёй сквозняка.

– А, Лунин, ты?.. – Мороморо косо посмотрел в мою сторону, поднялся и отряхнул ладони. – Ну, пойдём, раз проснулся. – Веселья в его голосе не было.

Я вспомнил суматошную ночь, окрашенную в огненные цвета. Наверное, маэстро не выспался.

Мы двинулись по тесной тропинке; Мороморо шёл впереди, раздвигая хлёсткие ветки и морщась, когда коготки акации цеплялись за его помятый хитон.

– За ночь не передумал? – спросил он меня внезапно, останавливаясь и улыбаясь мне хитроватой своей улыбкой. – Деточки мои тебя полюбили. – Он мне подмигнул. – Только ты особо не расслабляйся. Любовь – девка опасная. А ты человечек слабый. Плоти́н, к примеру, – знаешь такого? – (Я знал такого, но промолчал), – стыдился, что пребывает в теле, в отличие от тебя, Лунин. Уж ты-то на Земле, небось, не стыдился, что пребываешь в нём. Усладами телесными себя тешил…

Он пошёл по тропинке дальше, насвистывая про златокудрую вульву.

– Пока ты спал, – продолжал он, не останавливаясь, – ветер марсианский переменился, и сценарий пришлось немного переписать. Теперь ты будешь у нас главный герой. Что-то вроде генералиссимуса. А я ухожу в тень. Поработаю обыкновенным статистом. Зато тебе вся слава достанется.

– Куда мы сейчас идём?

– К нашему летучему кораблю. Слышишь шум? Это ветер поёт в снастях. – Он снова стал болтливым и шумным, как в тот день, когда я встретился с ним впервые. – Делия! Тебе нравится это имя? Ты вслушайся, как звучит: Делия! – Он слегка запрокинул голову, лицо его светилось блаженством. – Делия, – повторил он. – «Смотри, навстречу, словно пух лебяжий, уже босая Делия летит…», – процитировал Мороморо строчку из полузабытого мной поэта. Потом хихикнул и спросил вдруг: – А это твоё чудовище, твой Гелиотропион, ты ему доверяешь?

– Я спас ему жизнь.

Мороморо расхохотался.

– Я однажды тоже спас жизнь.

– Спасибо. – Я подумал, это он про меня.

– Но, – продолжил мой собеседник, – сердце человеческое лукаво. Никогда не знаешь, во что тебе обойдётся твоя доброта. Мне она стоила одиночества. И, знаешь, это мне помогло. Я вылечился. От любви к людям.

– Делия, – спросил я, – она кто?

– Твоя спасительница. – Мороморо содрал с ветки плёнку сухой коры, разжевал и выплюнул. – Теперь ты её должник. Если бы не она, в нашей пьесе тебе досталась бы роль покойника. Маленькая смерть человека. – Он пристально посмотрел на меня. – Скажи, только честно, Лунин, зачем ты здесь появился? По своей воле в эти места не ходят. Может, ты ищешь смерти? Ещё одной? – Он снова мне подмигнул. – Или скрываешься от кого-то? Откуда ты пришёл, Лунин? Не из Альфавиля, я знаю. Ты пришёл не оттуда.