– Это важно? – В голове моей шевелилась боль. – Я здесь чужой?

– Ночью, пока ты спал, происходили интересные вещи. Было весело. На острове появились новые персонажи. – Он внимательно смотрел мне в глаза, ожидая моей реакции, и, наверное, не дождался, потому что почти сразу продолжил: – Догадываешься, кто им был нужен?

– Новые? Кто же они?

– Идём. – Мороморо свернул с тропы, и некоторое время мы молча продирались сквозь колючие заросли.

Скоро заросли кончились, и мы вышли на открытое место.

Тусклое пятно Солнца едва тлело на пустом небе. Слева, из-за края холма, выглядывал сероватый купол. Холм был сильно источен ветром, и в полостях у его основания подрагивали, сцепившись вместе, шарики перекати-мо́ря.

Мороморо остановился; я остановился с ним рядом.

– Слышишь, – спросил он, – запах?

Только он это сказал, как ветер переменился, в ноздри мне ударило чем-то едким, гнилостным, какой-то выгребной ямой, я закашлялся, задерживая дыхание.

Мороморо покачал головой.

– Терпи, это надо перетерпеть. Пахнет смертью, и благодари бога, если он у тебя есть, Лунин, что не твоей.

Мы обогнули холм; ядовитый запах усилился. Между холмом и куполом, на голой каменистой площадке, темнела круглая, довольно большая выемка, наполненная полупрозрачной жидкостью.

Шириной она была метров в десять; над поверхностью ровно посередине выступал маленький островок суши – настолько тесный, что жавшаяся на нём тройка людей занимала его почти целиком.

– Вот они, голубки́ родимые, наши ночные гости. – Мороморо сделал мне знак рукой. – К краю не подходи. В бассейне – кислота.

Слуг Монту до этого я никогда не видел. Только слышал жутковатые рассказы о них: о детях, которых они крадут у родителей и приносят в жертву своему птицеголовому богу, о выморенных чумой куполах, об ожерельях из мужских гениталий, которыми смертные братья, так они себя называют, украшают свои жилища.

Теперь, когда я их увидел впервые, я поверил, что эти рассказы – правда. Сердце моё подпрыгнуло, и по телу растеклась дрожь. Я не находил себе места, хотелось закрыть глаза, развернуться и бежать прочь; что-то жуткое было в их облике, неестественное, безликое, неживое.

Белые, восковые лица, недоразвитые тела, между ног, где у нормальных людей находится принадлежность пола, торчит уродливый узелок плоти, покрытый зеленоватой слизью. И – тошнотворный запах, который распространяют вокруг себя люди-ящерицы.

Мороморо подошёл к краю ямы, доверху наполненной кислотой; я держался чуть в стороне, помня его предупреждение.

Мороморо оскалил зубы и показал кулак. Затем проблеял козлиным голосом:

– Shit-piss-fart-fuck and corruption!

Люди-ящерицы молчали.

– Saperlipopette! – Мороморо упёр кулаки в бока. – Vent rebleu! Bon Dieu de bordel de merde! – Он задрал край хламиды и, кряхтя, помочился в яму. Кислота внизу забурлила, на поверхности вздувались и лопались пузыри. – Будем говорить или как?

Люди-ящерицы стояли не шелохнувшись. На кукольных безразличных лицах – ни презрения, ни ненависти, ни страха.

Мороморо нагнулся, поднял с песка камень и, подбросив, запустил вниз.

Плавная круговая волна побежала по мутноватой поверхности. Добравшись до середины, она лизнула край островка. По лицу человека-ящерицы, который стоял всех ближе, скользнула серая тень; он вздрогнул и отнял ногу.

– Кто вас сюда послал? – Мороморо взял камень, что покрупнее, и стоял, подбрасывая его на ладони.

Один из пленников выставил вперёд руку и пальцем показал на меня. Безгубый рот его приоткрылся, узкий стебелёк языка задрожал, как дрожит струна, и послышался тонкий звук. Глаза человека-ящерицы, мутные, потухшие бусины, загорелись янтарным светом. Он взглядом подзывал меня подойти ближе.