Что Егор Летов наглядно показал вам снизу в своей песне «Они сражались за родину». А Аполлон – сверху, на подмостках Банана, постепенно продвигающегося сквозь льды и торосы сопротивляющейся ему судьбы на атомном ледоколе духа прямиком в Вечность!
Глава 8
Хотя, на сам ход эксперимента восхищение Каллисто почему-то никак не влияло. Да и зачем что-то делать, когда всё и без того как нельзя лучше? Каллисто впала в период интеллектуальной прострации.
Но Банан уже осознавал, что нельзя пилить под собой сук. На которых (плотно) сидишь. А потому и никогда их не корил. Ведь не может же альпинист обвинять вершину в том, что по дороге у него что-то пошло не так. Как он рассчитывал. Что-то от этого получить. Видимо, в этом виноваты его расчёты. А вовсе не она – лавина. И это даже не она, а это на него снова «что-то нашло».
Тем более что Банан давно уже понял, что оргазм и экстаз это не близнецы-братья, как (до сих пор) все наивно думали, а взаимоисключающие понятия. И если сдержать первые два-три судорожных спазма, побуждавшие тебя к оргазму (означавшему для тебя «конец игры» в секс), то далее секс превращается в один сплошной продолжающийся неопределённое время экстаз от соития. Который можно легко продолжать столько, сколько тебе этого захочется. Лишь сдерживась иногда и замирая на несколько секунд безо всякого движения.
– Я не люблю кончать, – с улыбкой объяснял он Каллисто. – Кончает тело. Дух – бесконечен!
А так как Банан любил делать это исключительно под музыку, с успехом заменявшей ему алкоголь, то он, перед тем как вставить, вставлял в свой музыкальный центр две кассеты, в котором вместо реверса был довольно-таки странный механизм, в результате которого после того как проигрывает одна сторона кассеты, включается другая кассета. Продлевая их транс от соития ещё на сорок пять минут экстаза. И когда обе стороны доигрывали, приходилось прерывать соитие, вставать, переворачивать обе кассеты и заниматься сексом пока те так же не доиграют. Что было крайне неудобно. И не особо-то и приятно, так как разрывался транс. И нередко, чтобы не вставать через полтора часа, приходилось заканчивать секс в полной тишине. Что даже по ощущениям было уже «совсем не то».
Не то что под музыку, впадая в транс. Так что он нередко вставлял диски в сиди-чейнджер на три диска, в котором они последовательно двигались по кругу, и занимался с Каллисто любовью до тех пор, пока ей это совершенно не надоедало. И она не начинала демонстративно смотреть в потолок. Ожидая, когда же он уже, там, наиграется с её телом? И наконец-то закончит это «бытовое насилие».
Пока пластиковые шестерни поворотного механизма сиди-чейнджера через два-три месяца не поистёрлись, и тот не стал заедать. И на радость правозащитникам им приходилось пользоваться исключительно кассетами. Переворачивая их лишь по обоюдному согласию.
Так что – рекомендую! Не увлекаться.
«Быть может, половой.
А может, и не акт.
Быть может, просто служка.
А может, просто – орган.
Иль доска половая.
Иль девка, как доска.
Но тоже не плохая,
Когда совсем близка.
Хотел бы на кларнете.
А лучше – на кровати.
Но – на пиле пиликаю
Я польку половую.
Под флейту флоризеля
С пьянящим фортепьяно:
Кривых кровей квартетики
За актики напольные.
А может – накроватные.
Под скрипку тихих вскриков
Сопящего сопрано.
И словно музыкальные,
Разбиты по-на-четверти.
А может – по полам.
Как и кровать двуспальная.
Где чувство было вытерто,
Как и простынка сальная,
Семейной жизнью мытарной
С дерьмом напополам.
Я на пиле пиликаю
Вам польку половую.
Пила – не контрабас.
И зубья режут пальцы.
И звуки режут сердце!